Западня глобализации

Из всего вышесказанного нетрудно сделать вывод, что правительства стран ЕС, затеяв безответственную игру с огнем, сознательно рискуют потерпеть еще одно сокрушительное поражение от рук торговцев валютой и клиентов их инвестиционных фондов. Если их валютный проект провалится, в проигрыше окажется не только европейская экономика. Вера в программу европейской интеграции будет утрачена очень надолго, и старый континент лишится более всего необходимой его нациям в эпоху глобализации способности к совместным действиям. Очевидно, что это путешествие в евротупик свидетельствует о поразительном невежестве ответственных за него политиков равно как и их контролеров в парламентах; их бессилие перед лицом финансовых рынков — это их собственный выбор. А ведь они могли бы обуздать разрушительную силу электронной армии дилеров, даже не возвращаясь к ушедшей в прошлое Бреттон-Вудсовской системе.

Соответствующий план был разработан американским экономистом, лауреатом Нобелевской премии Джеймсом Тоби-ном в 1970-е годы. Уже тогда дерегулированный поток капитала с его внезапными изменениями направления и хаотическими колебаниями курсов валют причинял вред материальной экономике. Тобин предложил «подсыпать песку в механизмы чересчур эффективных международных финансовых рынков» и взимать со всех сделок с иностранной валютой налог в 1 процент[168]. Эта цифра может показаться малой, но она имела бы решающее значение. Прежде всего, игра на разнице процентных ставок между странами и рынками имела бы смысл лишь в исключительных случаях. Тогда для того, например, чтобы поменять низкодоходное капиталовложение в немецких марках на более выгодные долларовые ценные бумаги, пришлось бы принимать в расчет выплату налоговым органам издержек в размере 2% за конверсию марок в доллары и обратно. При трехмесячных инвестициях, которые в настоящее время являются совершенно обычным делом, это окупилось бы только в том невероятном случае, если бы разница (в пересчете на год) между ставками процента в Германии и США равнялась 8 процентам. Если бы инвестор захотел оставить деньги на более долгий срок, это, конечно, принесло бы бальшую прибыль, но было бы сопряжено с более высоким риском того, что разница процента, а следовательно, и цена инвестиции за это время уменьшатся.

Преимущество плана Тобина для реальной экономики достаточно очевидно. Сразу же по его принятии центральные банки снова оказались бы в состоянии управлять процентной ставкой на своем национальном рынке способом, соответствующим экономической ситуации в стране. Например, в случае спада в Европе при одновременном буме в Соединенных Штатах европейцы могли бы давать деньги взаймы на целых 8% дешевле, чем Фед.

Конечно, «налог Тобина», названный так по имени изобретателя, не позволил бы правительствам устанавливать обменные курсы по своему усмотрению. Но это было бы и неразумно. Если экономики развиваются по-разному, их валютные паритеты также должны иметь возможность меняться. Тем не менее масштаб спекуляций уменьшился бы радикально, и изменение обменных курсов больше соответствовало бы реальным или, на профессиональном жаргоне, «фундаментальным» экономическим данным. В то же время центральные банки вновь смогли бы выполнять свою изначальную функцию — стабилизировать курсы валют. Их интервенционные покупки, освобожденные от налогообложения, снова имели бы вес, поскольку внутри системы перемещалось бы гораздо меньше ликвидного капитала.

Не последним аргументом в пользу налога Тобина на сделки с валютой являются дополнительные поступления в государственную казну. Эксперты подсчитали, что, даже если бы данный налог сократил оборот на две трети, прибыль от его введения в целом по миру составила бы от 150 до 720 млрд. долларов[169]. Облегчение почувствовали бы не только перенапряженные бюджеты; это был бы «налог на Уолл-стрит и, в виде исключения, не на Мэйн-стрит[170]», пишет профессор экономики Бременского университета Йорг Хуфшмид[171]. Имело бы место хотя бы частичное уменьшение сумм, укрываемых от налогообложения финансовой индустрией.