Западня, или Исповедь девственницы

Она сияла — моложавая, в шикарной шубе до пят, с красиво уложенными волосами под маленькой меховой шляпкой.

Светлану одолели сразу сто чувств: она и рада была Алисе незнамо как, даже удивилась этой радости, и что-то ее встревожило, и потянуло, как сквозняком, тревогой…

И еще одета была Светлана кое-как, в домашнем затрапезе, и в холодильнике было пустовато — она ленилась покупать только для одной себя.

Но улыбнулась Алисе — непритворно, извиняясь за свой вид, за бардак в квартире…

Алиса махнула рукой.

— Боже, да у меня в сто раз хуже бывает, все под настроение!

Они вошли в столовую.

Алиса сбросила шубу, положила на стол конфеты, а Светлана убежала переодеться. Быстро натягивая джинсы и кофту, она думала о том, что привело Алису к ней. Это неспроста. Не та она женщина, чтобы заходить «на огонек» к бывшей родственнице.

Светлана сварила кофе, поставила какие-то баночки на стол и присела.

Алиса вздохнула — надо было начинать разговор, это оказалось труднее, чем она думала, тем более, что в глазах Светланы сквозили тревога и волнение.

— Светочка, — сказала Алиса вкрадчиво, — я к вам с разговором. Вы не волнуйтесь, ничего страшного, — успокоила она Светлану, видя, как та напряглась, — собственно, разговор о наших детках. Как говорят, наши детки — наши бедки… Алек тут мне признался, что до сих пор он помнит Наташу и, в общем, жалеет, что так получилось. Я ведь тоже жалею — Наташа такая престижная, красивая, милая женщина! Инна… Ну что Инна? Простая бабенка, неплохая, но…

Алиса вытащила сигареты, закурила — что-то она повернула куда-то не туда, но ладно — русский «авось» вывезет.

А у Светланы отлегло от сердца: так. Они хотят, видимо, чтобы Наташа, как говорится, вернулась в семью. Может быть, даже наверное; это неплохо, но… Но — Сандрик! Теперь без него нельзя.

…И с Марьей они в хороших отношениях, и Сандрик не из тех, кто просто исчезнет с глаз. Да и Наташка не допустит — она обожает старшего сына; может быть, тут играет чувство вины?

Алиса продолжала:

— У нас с Алеком вчера состоялся разговор, и я многое поняла в своем сыне — знаете, Светочка, он не такой легковесный, хотя так можно подумать, если судить по его этой второй женитьбе. Но не в этом дело. Оказывается, Наташа рассказала ему о том, что у нее есть сын, старше Гарика…

Светлана покачнулась — закружилась голова и все стало отдаляться; так вот оно что! Вот почему она заявилась! Но Наталья? Зачем ей надо было рассказывать? Когда она успела? И зачем?..

Алиса увидела, как Светлана побелела, и кинулась к серванту, заметив, что там стоят какие-то бутылочки с лекарствами, но тут же увидела початую бутылку коньяка и решила, что это средство лучше, налила в стаканчик и поднесла к губам Светланы.

Та сделала пару глотков. Пришла в себя и разозлилась.

…Да что же это такое в самом-то деле! Доколе эта история будет тянуться?! Все уже успели постареть, все эти младенцы стали взрослыми, а ее все бьет колотун, и ей все время то напоминают, то само напоминает о себе это давнее прошлое.

…Если Наташка нашла нужным рассказать о Сандрике своему бывшему мужу, значит, что-то имела в виду… И она, ее мать, должна дочери помочь!

Светлана села прямо на стуле, постаралась улыбнуться Алисе — вроде бы получилось. А Алиса была счастлива, что все, кажется, обошлось, а то она перепугалась не на шутку. И тихо, по-кошачьи, начала:

— Светочка, я, конечно, идиотка, что сразу брякнула вот так… Но пойми (она вдруг обратилась к Светлане на «ты», и та приняла это как хороший знак), я вчера узнала от сына и взбудоражилась. Не самим фактом, в конце концов, чего не бывает?! — а тем, что Наташа решила рассказать Алеку, и Алек воспринял это, я бы сказала, без всякой агрессии (ага! как он орал вчера!). Это что-то значит! Потому я сегодня помчалась к тебе обсудить все и, может быть, к чему-то прийти?..

Светлана молчала, пока Алиса, несколько запинаясь, произносила это вступление, и думала:

«…Как лучше, что лучше — врать и врать или частично сказать правду? Надо только узнать, что еще нанесла сумасшедшая ее дочь. Но как?..»

И поняла, что без рассказа не обойдешься.

Ей снова стало дурновато, но она держала себя в железных лапах, как только было возможно: ни в коем случае не показать, насколько ее волнует эта давняя история.