Западный рубеж

— Окончательный расчет проведете в Архангельске, в бухгалтерии. Я всех бухгалтерских тонкостей не знаю, извините. Я распоряжусь выписать вам премию за помощь при допросе особо опасного террориста. Что ж, собирайте вещи. Впрочем, можете подождать до утра. Надеюсь, из Москвы до Архангельска доберетесь.

Татьяна сидела, и словно чего-то ждала.

— Татьяна Михайловна, у вас ко мне какие-то вопросы? — поинтересовался я.

— Володя… Владимир Иванович… И это все?

— А что вы еще хотели? — сухо спросил я. — Кажется, свою позицию вы высказали — я убийца, и вы не желаете со мной работать. Кстати, лучше вам свое заявление переписать. Я-то ладно, но если почитает кто-то чужой, у вас могут быть неприятности.

Девушка презрительно улыбнулась — мол, ей плевать. Развернувшись, чтобы уйти, вдруг вернулась обратно, и спросила:

— И ты меня ни о чем не хочешь спросить?

— Я уже спрашивал, а ты устраиваешь истерику, — вздохнул я. — Погиб кто-то из близких тебе людей, и ты считаешь, что в его смерти виноват я. Так?

— Погиб человек, ближе которого у меня никого не было. Я думала, что ты станешь ближе, но нет. Оказывается, я его люблю.

— Значит, погиб поручик, с которым у тебя был роман?

— А ты и про это знаешь? А, что ж удивляться. Ты же чекист. А у нас с Борисом был не роман. Я была его невенчанной женой.

Вместо того, чтобы как-то выразить сочувствие девушке, спросил:

— А откуда твоя тетка об этом знает?

— Это не моя тетка, а его. Борис не имел других родственников. Знаешь, кто прислал извещение о его смерти? Комиссар дивизии Спешилов, муж Нюси. Еще и написал — мол, красный командир Борис Алексеевич Покровский пал смертью храбрых, в борьбе за свободу народа и мировую революцию. Если бы он оставался на Соловках, остался бы жив.

— Таня, я понимаю, у тебя горе, — осторожно сказал я. — Останься Борис на Соловках, он бы остался жив. Но тогда, вместо твоего жениха — невенчанного мужа, погиб бы другой человек, вот и все. И другая женщина считала бы меня виноватым.

Глава 19 Ошибка резидента

Кажется, я только-только лег спать, как затрещал телефон, и мне пришлось снимать трубку.

— Аксенов у аппарата, — доложил я, стараясь, чтобы голос звучал бодро и весело. Кто знает, кто на том конце провода? А если Дзержинский, или Троцкий?

Но в ухе раздался противный голос Артура.

— Ты уже встал, или только проснулся? — поинтересовался мой друг.

— А чё надо? — невежливо отозвался я.

— Как это, чё надо? — возмутился Артур. — Ты знаешь, который час?

По моим прикидкам было часов семь — восемь утра.

— Девять часов уже, — сообщил Артузов. — Ты спишь, а кто польскую шпионку допрашивать станет? Сам вчера напросился поработать рядовым сотрудников. Если ты дело начал, тебе и заканчивать.

В словах Артузова звучала сермяжная правда. Если «по чесноку», как говорит молодежь в мою эпоху, я и на самом-то деле напросился на работу. Вздохнув, спросил:

— А у тебя чай остался?

— Какой чай? — возмутился Артузов. — Ты и так мой недельный запас выпил.

— Тебе пить вредно, — пробурчал я. — К нему бы еще пирожков, но при твоей бедности и бутерброды сойдут. Сахар не прошу, зажилишь. А чай — только крепкий.

— Я же говорил, разберись со своими женщинами, тогда по ночам будешь спать, — весело сказал Артузов. — Ладно, будет тебе чай. Только его надо заработать.

Артур был прав только наполовину. Я и на самом деле не выспался из-за женщины, но в эту ночь мы с Татьяной просто говорили. Она рассказывала о себе, я о себе. Узнал некоторые подробности жизни девушек прошлого. Мы-то считали, что гимназистки дореволюционной России блюли себя до самой свадьбы. Ан, нет. Были у них и беременности, и аборты, и даже кое-кто из девиц соперничал — кто раньше лишится девственности.

А ее роман выглядел просто и незатейливо. В госпитале, где она в девятнадцатом году служила сестрой милосердия, появился новый раненый — поручик Борис Покровский, командир роты на Железнодорожном фронте. Они даже собирались пожениться, но тут красные, а Борис, прямо из госпиталя, попал в СЛОН, откуда его отправили на польский фронт.

Передо мной Таня извинилась. Сказала, что все понимает, и была неправа. И теперь не уверена, а была ли у нее любовь, или только жалость?

К своему удивлению, я рассказал ей о своем странном романе с Полиной. Татьяна вздохнула, и сообщила, что я дурак.

Ну, про это и сам знаю, могла бы не напоминать.

Артузов, тем временем, изменил тон с шутливого, на деловой.

— Паненка твоя категорически отказывается отвечать на вопросы. Смотрит презрительно, и ноздри раздувает. Сотрудники два часа с ней бились, пришлось опять в камеру отправлять. Только на тебя и надежда.

— Ага, пользуешься моей добротой.

— Пока ты свободен, надо пользоваться, — не стал спорить Артузов. — У тебя подход нестандартный. Завтра прибудет Дзержинский, тебе не до моих дел станет.

— А ты что-нибудь знаешь? — насторожился я.

— Владимир Иванович, а это уже не телефонный разговор, — построжел Артур. — К тому же, ты сам все понимаешь…