Западный зной

Он впервые почувствовал какой-то укол ревности. У Элины много друзей в Москве. Он вспомнил, как она отключила свой мобильный телефон перед тем, как раздеться. Какие глупости лезут в голову. Можно подумать, он мальчик, а она молодая возлюбленная, которая изменяет ему. Сколько им лет? Он забыл, сколько ей лет. Разве можно в сорок вести себя так же, как и в двадцать. Можно, вдруг сказал себе сам Тимур. Только так и можно жить. Если в сорок лет начинаешь считать, что ты уже старуха, то ты и превращаешься в старуху со всеми вытекающими последствиями. Уже не следишь за собой, начинаешь обретать бесформенные черты, расплывается лицо, и в глазах исчезает вкус к жизни. Остальные тридцать или сорок лет ты просто доживаешь свой век. А она явно не относится к женщинам, которые в сорок лет считают себя старухами. И на этом основании я собираюсь ее ревновать? Какая глупость. Он прошел в ванную, раздеваясь на ходу. Взглянул на свои руки. Странно, что у него остались синяки, как будто ему сдавливали руки. Он этого не почувствовал. Тимур обернулся, чтобы взглянуть на себя в зеркало, и невольно охнул. На теле тоже остались следы аппарата. Но ведь он абсолютно не чувствовал никакой боли, никакого нажима. Откуда такие синяки. И вообще, что он чувствовал? В какие-то мгновения были провалы в памяти. Или он засыпал и отвечал на вопросы уже под гипнозом. Или время шло так быстро, а затем вдруг замедлялось. Сколько он там пробыл? Около двенадцати часов. Без еды. Двенадцать часов или чуть меньше того. Они его допрашивали с применением последних достижений науки.

Он устало прошел на кухню прямо в трусах и в майке. Открыл холодильник и достал колбасу, сыр, масло. Нарезал уже немного засохший хлеб. И принялся жевать, только сейчас почувствовав, какой он голодный. Когда он вышел оттуда, первое, о чем он вспомнил, была Элина. Поэтому он ей и звонил. Элина. Может, он что-то говорил и про нее, ведь его мысли были все время заняты этой женщиной. Он все равно не узнает всей правды. Все, что он там делал. Все, что говорил. Как говорил. Каким тоном. С каким настроением. Как оцениваются его ответы. Об этом доложат самому Большакову, и тот будет принимать решение. Или кто-нибудь из его заместителей. А может, есть кто-то другой, более главный.

Он отправился спать, даже забыв про душ, который собирался принять. Перед тем как пройти в спальню, он оглядел квартиру. Нужно найти домработницу, чтобы здесь убраться, подумал он. Вчера он звонил в больницу, где лежала его бывшая домработница, и с удовлетворением узнал, что она уже выписалась. Но пока она еще чувствует себя достаточно слабой, нужно кого-то найти. Он не любил, когда в квартире были беспорядок и грязь.

В эту ночь он не выключил свой мобильный телефон. Но телефон молчал. Ему никто не звонил. На следующее утро он проснулся в половине восьмого. И сразу позвонил Элине. Мобильный был отключен, а городской она снова не взяла. Он разочарованно положил трубку. Сегодня нужно было опять идти на новые процедуры к Иосифу Наумовичу. Интересно, какое заключение они сделают в конце сегодняшнего дня. Или они ему никогда не скажут? Караев отправился бриться, решив, что позавтракает после.

В это воскресенье он пробыл под землей еще восемь часов. На этот раз уколы показались особенно болезненными, а вопросы злыми и жестокими одновременно. Было полное ощущение одиночества и какой-то детской обиды, словно здесь специально собрались люди для того, чтобы свести с ним счеты, намеренно оскорбить или обидеть его, вспомнить самые гадкие сцены из его детской жизни. В какой-то момент ему даже захотелось заплакать и позвать свою маму.

В половине девятого вечера они наконец закончили все процедуры и Караеву разрешили одеваться. Затем Иосиф Наумович пригласил его в комнату, где так вкусно пахло.

— Здесь ваш ужин, — сообщил психолог, — вы должны все это съесть. Это не просто еда, которой вас решили покормить. Вы потеряли слишком много сил, и поэтому вам нужно съесть все, что вам предложат. И выпейте красного вина, вам сейчас это полезно.

— Можно подумать, что вы меня облучали радиацией, — пошутил Караев.

— Мы облучали вашу душу, полковник, — без тени улыбки ответил психолог, — это гораздо опаснее. И страшнее. Причем неизвестно, кому должно быть более страшно. Нам или вам. Поужинайте и поднимайтесь наверх, вам вернут ваш телефон, и вы сможете уехать домой.

— А потом?

— Это вне рамок моей компетенции. Потом вам позвонят и скажут, что нужно делать. Но это не ко мне.

— Я могу узнать, какие результаты вы получили? — спросил Караев. — Все-таки интересно. Мне уже пятьдесят шесть, и я вряд ли стану меняться или развиваться. Своего потолка я уже достиг. Как вы считаете?