Запах

– А инквизиция?

– Их задумка. Я никого не понукал. Тысячелетиями они охотились за людскими душами. А нынче, вместо того чтобы пожинать плоды, как это делаю я, они хнычут. Наслаждение – наука не для них. Как дети, они копируют людские обычаи и предметы. И в самом деле, некогда не было в аду ни домов, ни церквей, ни автомобилей. Я забавляюсь, давая им эти игрушки. А такие, как ты, должны за это платить. Им надо на ком-то отыгрываться за свою слабость.

– Ты лжешь…

Люцифер метнул на атеиста быстрый взгляд:

– Ты так же слаб, как и они. Я знаю это. В твоих глазах тот же страх, что и у них.

– Через несколько минут ты умрешь – сам знаешь, у меня достанет на это силы. Можешь говорить что тебе вздумается, – сказал Люцифер и отошел от окна.

– Ты тоскуешь по Нему.

Огромное тело резко, как ключ в замке, повернулось, нависло над еретиком.

– Ты боишься пустоты. Ты боишься тьмы, ты ей не хозяин. И ты слаб, ты слаб. Твоя сила в людях, но и ей ты уже не хозяин. Ты раздал ее без остатка. Человечество – вот настоящий Сатана. Ты – тень. Теперь в тебе нет нужды. Но вот тебе кто-то нужен. Нужен смысл. Нужна борьба. Тебе нужен Бог…

Одним страшным ударом Люцифер снес уродцу голову. Стало тихо.

Тяжело дыша, Князь вернулся на трон. Молчали угрюмые плиты, голубела за окнами грешная Земля.

Внезапно Люцифер вскочил и кинулся вправо. Там, за толстой колонной, скрывалась свинцовая дверь. Князь втиснулся в проем и очутился в комнате, где едва мог стоять сгорбившись. Он пал на колени перед стеной, на которой червонным золотом поблескивал большой крест.

– ОТЧЕ! НА ЧТО ТЫ МЕНЯ ОСТАВИЛ?…

Крик долго блуждал по каменным коридорам, пока за нечаянно распахнутым окном не встретил пустоты – и оборвался.

2 февраля 2006 года

Примечание автора

География потустороннего мира частично подсказана поэмой Джона Мильтона «Потерянный рай».

Никогда

Земля засыпает. Утром она умылась росой, но влага давно ушла: день был жаркий. Сладкая дрема слышится в стрекоте сверчков. Пчелы уже сложили крылышки в своих медовых домиках и видят пряные сны. Ветерок на ощупь пробирается средь высоких трав, иссушенных летним небом. А оно покрывается румянцем, точно устыдившись дневных дел – ведь сегодня оно раздевало детей и стариков, юношей и девушек, мешало работать и напитывало души ленцой.

Близится закат, и краски сгущаются. Лютики набухли золотом, розовый клевер уже алеет. Дыхание остывающей земли все ровнее и тише. Но здесь, на ничейном холме, где иногда пасутся коровы, ее тревожат чьи-то шаги. Идут двое: мужчина и девочка лет пяти. Оба одеты бедно, в бесцветные рубахи. У взрослого, кажется, и кожа сливается с тканью. Он погрузился в думы и еле слышно что-то бормочет. Грубой лапищей он сжимает ручонку дочери, и малышке волей-неволей приходится за ним поспевать.

Нехоженая тропка бежит куда-то вперед, к темной гребенке леса. До нее еще далеко. Девчушкины глазенки – огромные, любопытные – блестят малахитом. Она озирается по сторонам, смотрит поверх трав на запад – там тонет багряное солнце. Раздвинуть бы стебли, потрогать бы яркий шарик! Горячим он окажется или холодным?… Отец тянет за собой и не дает как следует подумать. На лицо его легла тень – девочке немного страшно. Она редко бывает вдали от дома, среди безлюдных холмов.

Но беспокойство развеивается в вечернем воздухе, и с каждым вдохом ей все больше хочется жить.

I