Запах искусственной свежести. Повесть

Денисов, как и многие, любил Муху и не любил наглого и жестокого солдата того же призыва Зубкова. Но самому мне было не до шуток, даже и горьких. Я с ужасом думал о том, что я могу сделать для Мухи, и как это будет выглядеть теперь, после всего, что случилось. Ну что, пойти вечером и бросить ему флягу с водой в яму, чтоб никто не заметил? Глупости, это немыслимо. Мне даже в глаза ему стыдно теперь смотреть. После госпиталя у нас с ним сохранялась определенная полудружеская связь, я к нему подходил обычно вечерами, здоровался за руку, что-нибудь спрашивал и всегда угощал сигаретами или даже дарил иной раз — пачку сигарет, сгущенку, печенье какое-нибудь. Он никогда не отказывался — всегда брал, благодарил, — солдатский желудок бездонный. При этом он обычно добродушно улыбался, ему нравились такие демонстративные особые отношения с офицером, которые, впрочем, этим и исчерпывались. Если бы нас даже и не разделяла субординация, мы вряд ли стали бы с ним друзьями, слишком были разные… А теперь что? И как теперь ходить мимо этой ямы целых три дня… Твою мать… исполнил долг…

Я подумал о том, как несправедлива ко мне судьба, всегда найдет, где подставить подножку. Раньше у меня были неурядицы с прежним командиром батальона, я пришелся ему не по нраву, и он, как мне казалось, преследовал меня. Потом это ранение… А теперь вот все отлично, я выздоровел, я любим, дома меня ждет моя замечательная светловолосая невеста, и по приезде я на ней женюсь, и даже думать об этом нельзя без радостного замирания и перехвата дыхания. С начальством у меня все наладилось — и с Денисовым, и с Никольским, я получил орден, звание в срок, не служба — а радость. Так вот — в довольстве и возрастающем уважении товарищей — дослужил бы оставшийся небольшой срок в Афгане, и с честию, как говорится, домой, к новому месту службы, к своей возлюбленной…. И на вот тебе — случилось то, чего и предусмотреть даже не можешь… на ровном месте, черт возьми… И так отравляет жизнь, что просто всякое движение не в радость, и уж почти не думается даже о своей невесте… вот сегодня — ни разу не подумал…

Мне уже было жалко не только Мухина, но и себя.

— Да ладно, — сказал Денисов уже серьезно, — что сделано, то сделано. Сильно переживать за него не стоит. Во-первых, сам виноват, гуманоид хренов; во-вторых, Муха не молодой солдат, так что он и в яме ни от голода, ни от жажды не умрет, снабдят, чем надо, еще и бабу притащат. Все ж понимают… Ну, а мы тоже сильно наблюдательными не окажемся. Так что успокойтесь. Хуже другое — набегут особист с замполитом, начнут кувалдой бить, на траки натягивать, а парню еще и характеристику испортят перед дембелем. Заставят еще строгий выговор в комсомольскую карточку занести. Но ничего не поделаешь, этот выговор неотвратим, как победа Апрельской революции, правда обойдется ему подороже, чем отсидка в яме. А так, конечно, жаль дурака, — рассуждал Денисов.

8