Запах медовых трав

Кругом осуждающе закачали головами. Старик с недовольным видом оперся о плечо мальчика и двинулся по тропинке. Ящик с патронами закрывал почти всю спину, но старик шагал уверенно, только глаза были чуть прикрыты, словно ему хотелось спать.

Сердце сжалось в груди у Лунга, и он поспешно бросился за стариком.

— Отец! Это вы тогда были у Кровавого ручья? Старик удивленно посмотрел на него. Лунг переспросил:

— Вы с Авынга?

— Да, с Авынга, — просто ответил тот.

— Вспомните, отец, когда-то вы спасли человека на Кровавом ручье, то есть, я хотел сказать, на Авынге, — взволнованно сказал Лунг.

Старик, казалось, старался разглядеть того, кто стоял перед ним. Но взгляд его был устремлен вдаль, как будто искал встречи с прошлым.

— Нет, не помню…

Лунг взял его руку, ласково погладил:

— Отец, вспомните: мальчик Ай… мальчик Ай…

Старик покачал головой и тронул за плечо стоявшего перед ним мальчика:

— Так ведь вот он — Ай, вот он…

Сзади уже торопили. Старик снова опустил голову, наклонился и зашагал вперед. Мальчик на ходу сорвал лист, свернул в трубочку и дунул в него, раздался звук, похожий на крик кукушки.

Лунг долго смотрел им вслед. Были ли это те самые люди, которых он встретил шесть лет назад?

Ай означает «младший», это ведь не имя, а раз прежний Ай не мог появиться снова, значит, то был другой мальчик. Ну а старик?

Крик кукушки постепенно отдалялся. С тихим шелестом облетали цветы железного дерева, засыпая следы носильщиков. Старик и мальчик, должно быть, уже подходили к перевалу Флейта.

Ведь они дали клятву изгнать врага и вернуть Авынгу свой вековой долг.

Перевод И. Зимониной.

РАССКАЗ МОЛОДОГО СОЛДАТА

Шиу мне очень нравилась. Началось это, правда, не так давно, хотя мы с ней с детства жили в одном селе, вместе играли в монеты, устраивали за костелом петушиные бои, ходили к морю во время отлива подбирать мелкую рыбешку и крабов, сушили соль, нередко ругались и ссорились, случалось, даже дрались, но всегда почти сразу же мирились. Но вот когда нам стало по двадцать, все сразу переменилось. Не помню уж точно, в прошлом или позапрошлом году я вдруг почувствовал, что мне почему-то неловко стало говорить Шиу «ты». В тот год она как-то сразу похорошела, даже черты лица как будто изменились, что-то в них теперь появилось необычное, даже загадочное. Встречаясь со мной, она всякий раз краснела и смущалась, да только я ясно видел, что глаза Шиу — ух какие они у нее блестящие и глубокие! — будто хотят что-то сказать или сами ждут от меня чего-то. Не раз уже, встретив ее взгляд, я хотел было объясниться, но все никак не решался, трусил. Смешно, но я заранее обдумал, что я скажу Шиу, а стоя перед ней, забывал все слова, смущался и путался так, что готов был со стыда провалиться.

И вот в один из холодных вечеров, когда мы прятались от ветра под большим баньяном, я собрался с духом и сказал Шиу… о господи, какую же глупость я тогда сказал!

— Шиу, мать мне все время твердит, чтоб я женился. Ты… это самое… ты не пойдешь за меня?

Шиу вспыхнула, глаза ее сердито блеснули, и, отвернувшись, она процедила:

— Вот еще, больно надо!

И, не дав мне опомниться, вскочила и бросилась бежать. Правда, потом оглянулась, но тут же снова припустила, да как: спотыкаясь, едва не падая, будто за ней кто-то гнался.

В тот день, помню, было очень холодно, но меня точно жаром обдало. Я не мог понять, почему Шиу рассердилась, и ругал себя за то, что все так нелепо вышло и что сказал я ей совсем не то, что хотел. Потом я решил, что не моя неловкость тут виной — Шиу, видно, попросту презирает меня. Да оно и понятно: ведь мне уже двадцать, парень я высокий и вроде ладный, а все еще не на воинской службе. Сейчас парни из всех окрестных деревень участвуют в движениях «Три готовности», «Три обязательства» и, надев военную форму, идут бить врага, а я…

Чем больше я об этом думал, тем обидней мне становилось и такая меня злость брала! А ведь виной всему была моя мать! Если бы не она, я бы наверняка был уже в армии. Последние два года я даже медосмотр несколько раз проходил вместе с призывниками, и, конечно, успешно. Но мать держала меня цепко, она всех на помощь призвала: и председателя кооператива, и командира местного ополчения, и даже в уезд не раз писала, упрямая — только б ее сына дома оставили. Конечно, все сочувствовали мне, но раз в семье такая обстановка, тут уж ничего не поделаешь. Воинский долг нужно выполнять добровольно, и в семье на этот счет тоже должно быть согласие. Что и говорить, «повезло» мне с такой несознательной матерью!

Вот так и шло. Я буйвола свалить могу, а меня прозвали «бракованным». Почему «бракованный»? Да потому, что, во-первых, я все еще не женат, а, во-вторых, не был в армии. Что неженат — полбеды, но вот прослыть несознательным — это уже хуже.