Запах медовых трав

Конечно, полтора донга для Седьмого Ниеу деньги немалые, не говоря уже о пятнадцати. Он решил про себя, что отвезет домой вместе с десятью донгами, которые ему выдали в лагере на дорогу, премиальные — сорок четыре донга, отложенные еще в начале года, за вычетом десяти донгов, потраченных на гостинцы. На эти деньги он сошьет жене кофту, а детям — рубашки, как говорится, на радость и на счастье семье, то самое счастье, которое сам разрушил и которое только теперь научился ценить. Да, на те полтора донга Седьмой Ниеу мог бы прикупить еще сто граммов табаку, золотистого, будто шелк, — его выращивают в лагере, — чтобы угостить односельчан. Или взять сто граммов отменного чаю, который тоже растят здесь, — для соседей, любителей чая. Или прихватить для соседских ребятишек еще полкилограмма конфет, их тоже варят здесь из тростникового сахара и ячменя. Невелики деньги, а гостинцы эти дороги как внимание к людям, особенно если человек возвращается домой после долгой разлуки. Но сейчас, если даже кто-нибудь и впрямь отвалил бы пятнадцать донгов за клетку, вряд ли верзила продал бы ее. Потому что есть святые чувства, которые не размениваются на деньги.

В задумчивости Седьмой Ниеу залюбовался клеткой, сделанной собственными руками, словно зодчий, который в изумлении застыл перед дворцом, построенным по его замыслу. Клетка была очень пропорциональной — не большая и не маленькая. Она напоминала императорские палаты, с верхней галереей, четырехъярусной крышей, украшенной загнутыми вверх краями. Для прутьев клетки — из бамбуковой дранки — он выбирал только стволы старого бамбука, тонко расщеплял их, полировал до блеска и долго выдерживал высоко над очагом на кухне, пока они не чернели; тогда он наводил лоск с помощью воды и сухих банановых листьев. Клетку он скреплял не индийским тростником или веревкой из бамбукового лыка, а ровно-ровно прорезал отверстия раскаленным шилом в коленцах бамбука. Два желобка — для воды и для зернышек — были сделаны из бамбука цвета темной слоновой кости и тоже отполированы. А на подставочках вырезаны строки старинных стихов. Мастерить клетку Седьмой Ниеу стал после того, как лагерь из-за бомбежек перебазировали на новое место в джунгли. Он работал над нею в часы послеобеденного отдыха и вечерами, когда не было учебы и собраний. Он закончил ее в тот самый день, когда громкоговоритель в исправительно-трудовом лагере передал сообщение радиостанции «Голос Вьетнама»: американцы, потерпев провал, вынуждены прекратить бомбардировки на всей территории ДРВ[6]. В тот день для заключенных устроили вечер с играми и развлечениями, провели конкурс на лучшую клетку для птиц, в котором участвовали все три отделения лагеря, и первая премия досталась Седьмому Ниеу…

Чья-то рука легла ему на плечо, и поток его мыслей прервался. Он обернулся и поспешно вскочил на ноги.

— А, гражда… — начал было по привычке Ниеу, но поправился, — это вы…

Хинь, милиционер-воспитатель, мужчина лет тридцати, в светло-бежевой форменной одежде, заговорил своим обычным приветливым тоном:

— Ну как, подготовили вещи и документы к отъезду? Я слышал, что вы заходили ко мне, но я был в это время на территории: надо было предупредить Маня, чтобы явился в дом для посетителей, — к нему из деревни приехала жена с ребенком. А у вас ко мне дело?

Увидев веселые огоньки в глазах старшего сержанта милиции, с удовольствием оглядывавшего новенькие, со складочкой, коричневые штаны и рубаху на бывшем заключенном, Седьмой Ниеу взглянул на клетку и произнес, стараясь скрыть смущение:

— Нет, дела, собственно, никакого к вам у меня нет. Хотел попрощаться, пожелать доброго здоровья и семье вашей и вам. А в знак своей глубокой признательности…

— Небеса! За что признательность-то? — прервал Хинь, улыбаясь и пожимая плечами. Он вынул из кармана пачку сигарет и протянул Седьмому Ниеу. — Наш долг — помогать вам поскорее исправиться и вернуться к семьям. Вернетесь домой, передайте от меня привет своим старикам, жене, ребятишкам, односельчанам.

— Спасибо вам.

— Вы, Ниеу, и сами вроде молодого воробья, вылетаете навстречу испытаниям. Нужна большая твердость, чтобы не оступиться вновь. Если оступитесь еще раз, вряд ли тогда уж вам подняться. Трудно! Хочу я вам пожелать, Ниеу, вот что: не оступайтесь больше! И еще. Выберите время — напишите в лагерь письмишко. Будут сложности — сообщите нам. Если это в наших силах, поможем.

Седьмой Ниеу взялся за носовой платок, захлюпал носом, глаза у него покраснели, и, стараясь скрыть волнение, он наклонился к клетке:

— Обещаю, что запомню ваши слова накрепко.

— Хорошо! А сейчас отправляйтесь обедать, а то не успеете к поезду. Ну, давайте руку, попрощаемся.

Этого верзила никак не ожидал, у него от смущения даже уши покраснели, он вытер обе свои ручищи полой новой коричневой рубашки и протянул их старшему сержанту. Когда Хинь собрался уже высвободить свою руку из лапищ верзилы, тот вдруг, запинаясь, взволнованно произнес:

— Знаете, есть у меня одно желание, ну, последняя просьба, что ли… Думаю, вы не откажете… Если разрешите мне…