Запах медовых трав

Все это Хоай выпалил единым духом, сияя. Ван не осмеливалась его перебивать. Хоай, окончив говорить, широко улыбнулся и опять с аппетитом принялся за еду. Большими загрубевшими пальцами, почерневшими от работы, он неловко держал тонкую фарфоровую чашку. Ван время от времени подкладывала ему еще рису. Подцепив палочкой кусочек соленья, Хоай поднял свои черные, будто нарисованные углем брови и посмотрел на нее.

— А вы молодчина, живете в Ханое, но овощи солить умеете. В деревне у нас это главная еда. Как только принимаюсь за соленые овощи, всегда вспоминаю один смешной случай. Когда старина Чаунг жил у нас в доме, была еще жива моя мама. Как-то она купила немного овощей и велела Чаунгу нарезать для соленья. Не знаю, как уж это у него вышло, только Чаунг изрезал все на мельчайшие кусочки, будто для каши. Мама так смеялась, так потешалась, вот, мол, что значит городской — в школу ходил, с детства забот не знал, ему никогда и овощи резать для соленья не приходилось. Представьте, какое чудно́е блюдо пришлось нам съесть в тот раз!

Ван улыбнулась. Ее заразило искреннее веселье Хоая, заинтересовали его немудреные рассказы. И, глядя на него, она снова подумала, что муж держал себя со старым другом недостойно. Ван было стыдно слушать, как Хоай с искренней теплотой говорит о Чаунге, как расхваливает его. Подчеркнутая вежливая холодность мужа казалась ей непонятной. И Чаунг выглядел теперь недостойным такого искреннего отношения. Но может, она слишком строго судит о муже? Ведь он безумно занят, у него нет и пяти свободных минут… К тому же Чаунг вначале даже не узнал друга… Да, но разве таких друзей забывают? А впрочем, если подумать, и в этом, пожалуй, ничего особенного нет. Сколько друзей было у Чаунга за эти годы, какие-то лица могли и стереться в памяти. Но после того, как Чаунг узнал Хоая, почему он ни единым словом, ни единым жестом не показал, что верен прежней дружбе. Ван почему-то вспомнила о своих маленьких тайных несогласиях с мужем, которые с некоторых пор накапливались в душе. Нет, наверное, она слишком горячится, возводит на мужа напраслину. И она решила сказать несколько хороших слов о муже, чтобы поддержать Хоая, но почему-то промолчала. Хоай же не обратил внимания на задумчивость Ван и тревогу в ее глазах. Отставив чашку, он аккуратно сложил палочки для еды.

— Не стесняйтесь, кушайте еще, — проговорила Ван.

Хоай тихонько щелкнул по своему кожаному поясу и улыбнулся белозубой улыбкой.

— Наелся. А стесняться не в наших правилах. Так уж у нас заведено. Словом, деревня — деревней, юлить не умеем, говорим все, как есть.

Хоай опять засмеялся. И от этого смеха как бы поблекли те оправдания, которые Ван придумала для мужа. После ужина Хоай хотел было вымыть посуду, но Ван решительно воспротивилась.

Она открыла кран, от холодной воды онемели кончики пальцев, но она продолжала старательно мыть посуду. И ей вдруг стало тревожно, когда она поняла, что ее уважение к мужу, кажется, тает и тает…

* * *

Часам к десяти Хоай уже похрапывал на односпальной кровати. Он спал, завернувшись в одеяло, которое привез с собой. Хоай наотрез отказался, когда Ван намекнула, что он мог бы укрыться ватным одеялом, которым обычно пользовались они сами, ведь в доме найдется еще одно одеяло, которым они могли бы укрыться, хоть оно и старенькое.

— Спасибо. Одеяло пригодится вам самим. Я все предусмотрел. Захватил одеяло из дому. От людей наслышался, что если едешь к другу в Ханой и в холодное время не захватишь с собой одеяло, а летом сетку от москитов, то как бы ни любил ты друга, наделаешь ему хлопот. Так что, я все знаю.

Ван не посмела дать Хоаю старое одеяло. Она закрыла окно в его комнате и пошла к себе в спальню.

Улица постепенно затихала. Только иногда по мостовой прошуршит машина, да по тротуару застучат туфельки на деревянной подошве. Откуда-то из темноты донесся далекий крик разносчика. Ван с беспокойством думала о муже, прежние мысли одолевали ее. Конечно, не надо торопиться с выводами. В чем-то он, может быть, и прав, но все-таки старая дружба… Дверь скрипнула и открылась. Ван услышала осторожные шаги мужа. Она притворилась, будто спит.

Чаунг надел пижаму и тихо лег в кровать. Малыш Куанг крепко спал рядом с Ван. Ее черные волосы как бы струились по белой подушке. Чаунг обнял жену и крепко поцеловал ее в щеку. Ван открыла глаза.

— Почему ты так поздно?

— Весь вечер говорил, даже горло заболело. Только что кончили. Ну, а как этот…

— Ты хочешь сказать — Хоай. Как ты странно говоришь о нем: «этот».

— Какая ты сегодня сердитая. Надолго к нам пожаловал Хоай?

— Он не говорил… А ты что, боишься, как бы с ним не было хлопот?

Чаунг помолчал и спросил опять:

— Зачем он к нам заявился? У меня сейчас нет времени принимать старых друзей, я не могу размениваться на мелочи. Он намекал на что-нибудь?

Ван почувствовала, что лицо у нее вспыхнуло:

— Ты считаешь, что поддерживать старую дружбу — это значит размениваться на мелочи?

Чаунг не ответил прямо.