Он стоял возле небольшой ниши, обнаруженной во время поиска нового тайника для своей шкатулки с аврумом. Центральную часть проёма занимала старая выцветшая холстина, на которой было изображено что-то непонятное — осы'павшаяся краска не позволила получить эстетическое удовольствие от испорченного временем творения. Но кое-какие нюансы — синева в верхней части, жалкое подобие скал, несколько невзрачных цветков — указывали на то, что некогда оно являло собой обычный пейзаж. Острые когти Бзюмбля вцепились в холст и сорвали его с гладкой стены без особого труда и сожаления.
Но стена оказалась совсем не гладкой. Сорванная холстина открыла круглое отверстие диаметром в один пендюрианский пень, зияющее непроглядной тьмой. Однако не увиденное поразило Бзюмбля, а учуянное. Из отверстия исходил бесподобный аромат — тот самый, который, по его мнению, является самым уникальным из всех запахов мира. Бзюмбль хрюкнул и мгновенно остолбенел, шевелились только его ноздри, втягивающие благовонный воздух.
Это был запах аврума…
Некоторое время спустя, Бзюмбль спохватился и взглянул на случившееся более трезво. Он вспомнил третье правило копателей, которое гласило:
Медлить было нельзя, и Бзюмбль, взяв заряженный солнечным светом лучевик, с лёгкостью влез в отверстие, манящее ароматом и пугающее тьмой. Благо, он не был клаустрофобом. Размеры тела Бзюмбля почти соответствовали габаритам тоннеля, но ползти было довольно неудобно из-за светоча, мешающего передвижению. Преодолев расстояние в три пендюрианских локтя, Бзюмбль огорчился не на шутку — тоннель стал сужаться. Широкие плечи упёрлись в своды, обросшее жирком брюхо сдавилось, и тело чуть было не застряло. Дальше ползти не было возможности, и, грубо выругавшись, Бзюмбль покинул непокорный ему тоннель.
Что делать, Бзюмбль не знал. На всякий случай он взял самый большой молот с киркой и ударил что есть силы по стене. Ничтожная надежда не оправдалась: скальные образования, в отличие от пустынных терриумов, по обыкновению состояли из атомита, самого прочного камня, справиться с которым могло только передовое оборудование далёкого Фардулака.
Волнующий запах аврума по-прежнему наполнял ноздри Бзюмбля, но радость медленно исчезала в чёрнеющем отверстии стены.
До возвращения слуг из Северного леса он предпринял ещё несколько попыток добраться до аврума и даже использовал телескопический щуп, но всё было тщетно. Бзюмбль находился в удручающем состоянии безысходности, когда тишину апартаментов нарушил тяжёлый топот услужливых переростков. Впервые за несколько лет им посчастливилось увидеть своего господина таким.
— Тебе нехорошо, майстер Бзю? — робко поинтересовался Хитромордый Фримбль, почёсывая старческую плешь на макушке.
— Я зол. И голова болит. Оставь меня, — сказал Бзюмбль.
— Но у меня есть лекарская квалификация… Ты же помнишь. И если желаешь, могу помочь с обретением нужного здоровья, — не унимался Фримбль.
— Отстань уже! — хозяин был непреклонен. — Все отстаньте! Ступайте лучше за водой.
На отверстие в стене он успел повесить свой портрет, и запах аврума медленно рассеивался. Сквозняков и порождающих их ветров здесь никогда не наблюдалось, что обуславливалось особыми климатическими условиями. Запахи здесь просто диффузионно смешивались с окружающей средой, утрачивая свойства. Но Бзюмбль не переживал, что слуги учуют аромат его тайны: переростки никогда не отличались обострённым нюхом.
«Что же делать? — терзался он, оставшись снова в одиночестве. — Может, кого-то нанять?»
Но никого из общины с меньшими размерами тела он припомнить не мог — все копатели, не считая переростков, были одинаковыми. Старый анорексичный Хьямбль недавно ушёл в мир настоящей тьмы, а юного копателя Мёмбля сковала пожизненная парализация в одной из газовых терриумов прежних раскопок. Нельзя было использовать для этой тайной операции детей — они, как известно, народец непредсказуемый, болтливый и бесполезный. К тому же, если бы и нашёлся кандидат для этой цели, то он бы потребовал половину аврума себе, а такой исход дела был неприемлем для Бзюмбля — ведь
Он достал из-за пазухи свою шкатулку и открыл её. Кто-то на досуге считает звёзды на небе, кто-то ловит непрошено залетевших стрекачей, кто-то и вовсе пишет некрасивые картины, чтобы завешивать ими тайные отверстия. Бзюмбль не был из числа этих чудаков — на досуге он любовался аврумом. Это увлекательное занятие успокаивало его нервы, тренировало ноздри и приближало к заветной мечте. В этих маленьких слитках был смысл настоящей жизни, её вкус, запах и цвет, и если бы их не существовало, можно было бы и не жить.