Запах напалма по утрам (сборник)

Невеселый, но живой голос из класса прозрачно отразился от бело-синеватых казенных стен и улетел через большие окна в смятенное мартовское небо. Joe Dassin.

Наташины руки легли на мои плечи. Мои потные ладони попробовали исполнить то, что она сказала, но остались на месте, и тогда она сама положила их себе на вельветовые бедра. Все исчезло. Осталась одна она, крупная, рослая, чуть веснушчатая. Я только тогда заметил, как она красива – вся, и как одета, и как держится, что говорит и как.

К концу мелодии Наташа дрогнула и задрала голову. Я остановился. Она отстранила меня.

– Ну, иди к своей Бугрихе. Если честно, она, конечно, полный колхоз. Платье в горох. И мать у нее в том же духе, бедная. Тебе нужна другая. Не забывай меня.

Я не забыл.

«Детский мир»

Августовская Москва встречала дождем, крупно гофрированным козырьком Курского вокзала. Метро охватывало, сжимало толчеей, родным запахом разменных автоматов – кислящей медью монолитных пятачков…

На следующий день, проснувшись словно бы в новой, непривычно тихой квартире, мы отправлялись с мамой на станцию «Дзержинская».

Эскалаторы! Чемоданы с окованными сталью углами, баулы и сумки из кожзаменителя, пиджаки, кителя и домотканые кофты, фуражки и кепки, усы и усищи, баки и полубаки, боксы и полубоксы – громоздились вокруг штабелями, угрожали пнуть, оторвать от матери. Над шпилями уже вставал суетливо спокойный рабочий день, и перед носками сандалий неисповедимо всплывали титанические каменные плиты.

Направо через площадь высился штык Железного Феликса. Казалось, шепни ему о враге, и рука вылезет из длинной полы шинели, и гавкнет маузер. На Рыцаря Революции старались не смотреть долго. Только мельком, с пониманием, что он до сих пор, наверно, занят чем-то более важным, чем каждый в отдельности.

Магазин, поделенный на питерские «линии», потрясал входами. За вторыми дверями грызли в кулак семечки приезжие. Не мазанные ваксой, надорванные, истертые башмаки и туфли калейдоскопически мелькали и шаркали по мрамору. Изредка вызывающе цокали каблучки. Это были трудящиеся в момент отоваривания, священного приобщения к плодам общих дел. В вестибюле высились тюки, металлические и деревянные ящики, взрыкивали снаружи такси, и выбегал с искаженным лицом на бровку экспедитор, сжимающий накладную, кричал, махал заскорузлой пятерней…

Первый этаж сумрачен, изборожден лестницами – на широких площадках сиди хоть на десяти чемоданах, а мимо не замечая будут сновать в поисках дефицита. На второй, третий и четвертый едешь по эскалаторам между свертков вощеной бумаги, перетянутой шпагатом.

Магазин был выстроен подобием католического собора, каждый придел которого содержал иконы заступников: фотоотдельчик, погремушки для грудников, диафильмы, но все они – только преддверие Зала С Часами.

И вот, упросив мать подождать «совсем чуть-чуть», ты вбегал под исполинский маятник, отсчитывающий время твоего детства, под лукавое солнце и луну, под планетарный купол советского космоса. В центральном зале каждый год менялась центральная экспозиция: то Дед Мороз, то волк и семеро козлят, то еще кто-то огромный и знакомый по мультику правил бал, медленно поворачиваясь на круглой платформе. А синие глаза Часов тикали и тикали неслышно над веселым царством игрушек. Конструкторы, машинки, сборные модели, ряды кукол повторялись, словно увещевая: «Да не толпитесь вы, всем достанется». Но давки возникали постоянно: могли выбросить колготки, а могли и наборы солдат из «Звездных войн» (по одному в одни руки!!!), и тут же, под рассеянными лучами люминесцентных ламп, начинали строиться, отмечаться, ругаться. Вы за кем, а вы за кем? Потерять очередь означало выпасть из живой жизни.

Куклы были двух видов: пупсики и обычные, почти ростовые. Умели ходить, если вести за руку, пищать «мама», если наклонить. К ним прилагались коляски, кроватки, посуда. Кукольных домиков не было совсем. Для СССР домик был «слишком буржуазным». Куклы жили в поле, под открытым небом, от ярости стихий их укрывала приданная коробка из шершавого картона. Кукла была другом девочки, ее безмолвной и понимающей сестрой, во всем зависимой от хозяйки. Те, кто мучил кукол, осуждались. Те, кто шил им платьица, расчесывал волосы, поощрялись. Так растили матерей. Помню кукол в зеленых рабочих робах с крупной строчкой, в косынках… Молодые штукатурщицы. Или прядильщицы. Но чаще – улыбчивые блондинки в коротких платьицах. Одна в настоящей коричнево-белой парадной школьной форме. Дорогущая!

Солдатики – пластмасса и олово. Иногда – свинец. В основном революционные, с войны (лучше) и древние (витязи), исполненные топорно, с упрощениями порой непонятными, вплоть до уродства. Солдатики словно не были изображениями людей, они были – солдатиками. Вроде кокард. «Кто», выяснялось по головному убору и оружию: лиц практически не было. Ценились индейцы, ковбои («ковбойцы»), крупные (дикари, красноармейцы 1930-х годов).