Запах полыни. Повести, рассказы

— Надо же, как избил мальчишку! Дурная голова, ишь кому мстит за свою руку.

Окружившие их люди соболезнующе цокали и осуждали Туржана. Поняв, что гнев взрослых устремился по другому руслу, мы потихоньку вылезали из своих убежищ и осторожности ради собрались в сторонке, не глядя друг дружке в глаза. Нам было совестно оттого, что вот так трусливо бежали, бросив товарища в беде.

— Ребята, — начал кто-то, видимо желая оправдаться.

— Ребята, ребята… Молчи уж, — перебил его грубо Есикбай.

Аяна унесли в дом Бапая, и мы, потоптавшись еще немножко, понурившись, потому что разговор не клеился, разошлись по дворам.

Когда я заявился домой, взрослые еще бодрствовали. Дедушка сидел, нахохлившись, на приготовленной постели, а у мамы и бабушки был откровенно расстроенный вид. Они словно только и ждали моего возвращения.

— Вот он явился, храбрец, полюбуйтесь! — сказал сердито дедушка. — Почему только плеть Туржана не досталась этому трусу? Ему-то было бы поделом!

Что я мог сказать в свое оправдание, только стоял у порога да молча водил пальцем по стенке, словно это было такое уж важное занятие. Мой желудок ныл от голода, но у меня не хватило смелости даже заикнуться об ужине. А главное, я казался себе ничтожным человеком, недостойным и того, чтобы его кормили.

— Бедный Аян, совсем одинешенек, и заступиться-то некому. Отец на фронте. А Бапаю со своей старухой самим нужен глаз да глаз, такие дряхлые, — пробормотала мать, затем она повернулась ко мне и сказала: «Садись поешь, лоботряс».

— Да что-то не хочется, — промямлил я самоотрешенно, боком-боком прошел к постели, разделся поскорее и юркнул под одеяло.

Уснул я на удивление быстро, только успел услышать, как прошамкал дед:

— Сбросить бы лет пятьдесят, ну и проучил бы я Туржана. Совсем озверел, сукин сын.

Проснувшись утром, я увидел, как мать отливает молоко из кувшина в пол-литровую банку. Словно почувствовав мой взгляд, она обернулась и сказала:

— Вставай-ка, позавтракай. А молоко я отнесу Аяну. Изголодался, поди. Говорят, до сих пор лежит пластом, несчастный мальчик.

Я второпях поел и побежал к Аяну. Моя мать еще сидела в доме Бапая и о чем-то шепталась со старухой, которая пряла шерсть. Временами они обе поглядывали на больного. Сам Аян лежал на грубой кошме; ему постелили возле печки, но он все равно зябко поеживался под ветхим одеялом, сшитым из лоскутов. Лицо Аяна отекло от побоев, на скуле багровел здоровенный синяк.

— Ну как? — спросил я, подсев к нему поближе.

— Да ничего, — ответил Аян, еле ворочая языком.

Мы замолчали, да и о чем тут можно было говорить — только поглядывали друг на друга. И я невольно начал прислушиваться к шепоту взрослых.

— Ну и что с ногой? Выправили ногу-то? — спрашивала мать.

— Куда там! Наш старик со вчерашнего вечера бегает как угорелый. Вот и опять с утра убежал. Да что толку, кто в нашем ауле возьмется за это? — проворчала старуха.

— А как же Асылбек-костоправ? Он, говорят, умеет лечить.

— Э, Асылбек уехал в город, будто нарочно. Уж когда не везет, не везет до конца. Да и этот постреленок хорош, — и тут старуха кивнула в сторону Аяна. — Шастает где-то до полуночи. Все ему надо лезть впереди остальных. Пропади его игры пропадом. А нам за него отвечай, за сорванца этого. Свалился на нашу шею. Уж скорее бы кончилась война, да вернулся отец. Тогда бы уж мы и померли спокойно. Все одеяла в доме испортил. Во сне-то мочится под себя, как малый ребенок, хоть и умеет сочинять письма, — наклонившись к моей матери, говорила старуха.

Она была глуховата, видать, ей казалось, что ее не слышно совсем, но на самом деле ее бубнящий голос разносился по всей комнате. Аян покраснел, его глаза налились слезами, и, хотя я смотрел на потолок, притворяясь будто все пропустил мимо ушей, он отвернулся к стене и натянул одеяло на голову.

— Ойбой, это все от болезней, — сказала между тем моя мать, поднимаясь, — ничего, придет время, поправится… Пойду, пожалуй, что-то ломит поясницу. В общем, если что нужно, не стесняйтесь. Коли есть, поможем.

Старуха Бапая отложила пряжу и вышла следом за моей матерью, то ли проводить, то ли еще зачем. Главное, что мы остались одни. Меня мучило желание как-то помочь Аяну, и я придумал тонкий, с моей точки зрения план.

— Туржана нам не одолеть. Он взрослый, но, знаешь, что мы сделаем: отлупим Касыма. Вот уж тогда разозлится Туржан. Нас много, всех не переловить, — предложил я, стараясь утешить Аяна.

— При чем тут Царапка? Он-то не виноват, — сказал Аян в стенку.

— Ну и пусть. Зато он брат Туржана, — загорячился я, дивясь, как умница Аян не смог оценить такую месть.

— И Туржан ни при чем, — буркнул Аян, не оборачиваясь по-прежнему.

— А кто же тогда виноват? — спросил я, опешив.

— Война — вот кто! Это все она.

— Ну да! Он и до войны был чумной. Все взрослые говорят. Не веришь, спроси кого угодно.

— Теперь не буду курить до самой смерти, — неожиданно заявил Аян.

— И все равно Туржан — злой человек, прямо псих, — сказал я, продолжая упорствовать.

Аян осторожно повернулся и попросил: