Запах полыни. Повести, рассказы

— Может, хотите отдохнуть? — спросил джигит и подложил под его локоть свернутый свитер, после чего при желании можно было полулежать.

Молодая женщина захлопотала возле печки, подбросила хвороста, поставила черный от копоти чайник. Вскоре в кыстау стало тепло и уютно. Посвистывал чайник, в топке трещали таволжьи ветки, горьковатый дым пощипывал ноздри, красные отсветы ласкали лицо и руки.

Хозяйка расстелила белый платок, достала из узелка пол-каравайчика хлеба и нарезала аппетитными ломтями. Наконец в чайнике заклокотало, выплеснулся кипяток и зашипел на раскаленных углях. И Тураш поймал себя на том, что каждая такая мелочь доставляет ему радость.

Хозяйка разлила чай в стаканы, один придвинула гостю.

— Агай, пейте, кушайте. А мы будем из одного.

— Да, да! Нам так даже нравится! — как эхо откликнулся джигит.

Тураш, обжигаясь, прихлебывал горячий ароматный чай. И после каждого глотка по его жилам растекалось блаженное тепло. Давненько он не пробовал этакий удивительный чай. Сейчас он услаждал тело и душу, будто наверстывал упущенное и пил даже впрок. И только ожидание того, что все-таки молодые люди не выдержат и сунутся с вопросами, омрачало торжественные минуты.

Но хозяева то ли строго соблюдали законы гостеприимства, то ли вовсе не придавали никакого значения его прошлому. Они перебрасывались малозначительными фразами, продолжая оказывать ему знаки всяческого уважения. Обменивались долгими взглядами, смысл которых касался только их двоих

Тураш чаевничал, пока не кончился кипяток. Молодая хозяйка устроила ему почти что роскошную постель, а сама улеглась вместе с мужем под брезентовым плащом. Молодожены о чем-то пошептались, потом затихли, и по ровному их дыханию Тураш догадался, что они спят. А к нему сон не шел, да и не такое наступило в его жизни время, чтобы можно было спокойно спать. Он долго лежал с открытыми глазами, думал, думал, пока не сказалось утомление, и тогда он уснул.

Спал он очень чутко, настороженно, поэтому легкий шум его разбудил тотчас же. Тураш приподнял голову и увидел, что взошла поздняя луна. Белый квадрат ее света упал на то место, где спали молодожены. И он увидел, что они вовсе не спят. Молодая хозяйка сидит, точно за матовым стеклом, жалобно стонет и держит свой палец во рту. А вокруг нее и так и сяк суетится муж.

— Ну, дай-ка, дай-ка мне, — сказал джигит и взял ее палец. — Ничего страшного, сейчас заживет. Смотри-ка!

Он поднес ее палец к губам и поцеловал. Жена притихла на мгновенье, затем раскапризничалась пуще.

— Да-а, тебе-то что, не больно, — захныкала она, высвобождая руку. — Придавил мой палец о камень и говоришь «ничего». Не можешь спать спокойно? Ворочаешься, точно медведь…

— Дай-ка хоть перевяжу, — прогудел джигит виновато.

Он с треском разорвал какую-то тряпку и перевязал палец жены. Та улеглась, продолжая хныкать. Тогда джигит склонился над ней, начал осторожно целовать, бормоча:

— Ну, не плачь… Сейчас пройдет, и все будет хорошо… Ну, перестань. Не то разбудишь гостя, он проснется…

— Ну и пусть проснется… Если мне больно… Ой, пальчик мой!.. Ах, какая я несчастная!..

И тут парень вскочил, будто в него вонзили нож, закричал:

— Что ты говоришь? А ну повтори!

Его лицо белело неясным пятном, но Турашу казалось, будто он видит, как отчаяние исказило его черты.

А испуганная жена притихла: видимо, такой оборот дела застал ее врасплох. Некоторое время они молчали, в доме стояла напряженная тишина. Потом парень произнес трагично, так, будто уже не было никакого выхода:

— Может, ты уже жалеешь, что пошла за меня замуж? И, может, палец только предлог для скандала, да? Я тебя предупреждал честно: у меня ничего нет. А ты что сказала: ах, мне ничего не нужно, был бы рядом ты! Но прошло три дня — и всего-то! — как ты уже в слезы… А днем ты плакала, будто ушибла колено! Нет, так не пойдет!

— Я больше не буду. Ложись, спи. Сам же говорил: «Тише, гость проснется», — миролюбиво произнесла жена.

Но муж ее обиженно молчал, тогда она приподнялась и начала гладить его, точно ребенка, целовала, шепча что-то ласковое, успокаивающее. А тот покорно лежал на спине, и только могучая грудь его ходила ходуном, вздымалась, будто ее раздували мехами. А молодая женщина шептала, шептала:

— Не сердись, батыр мой, — и осторожно провела ладошкой по его лицу. — Батыр мой….

— А ты никогда больше не говори так, ну, что ты, мол, несчастная, — попросил наконец парень дрогнувшим голосом.

— Не буду… Прости меня. Я на самом деле счастливая… Очень счастливая. Обними меня.

— Ну, спокойной ночи.

— Спокойной ночи. Сегодня нам рано вставать.

Тураш завороженно прислушивался к чужому счастью. Они уснули быстро. Молодой человек спал по-богатырски, раскинул свои ручищи на полу, залитом лунным светом. Его грудь теперь вздымалась мерно, спокойно, — этакая живая гора. Жена пристроилась у него под боком, будто искала защиты под могучим крылом, нашла ее и теперь спала безмятежно. Один раз она что-то прошептала, не просыпаясь, коротко, но от души хохотнула и прижалась к мужу теснее.