Запах полыни. Повести, рассказы

«Жыбыр-жыбыр» — недавняя придумка Ажибека. После черной бумаги на его отца с Ажибеком что-то случилось, на него напал сильный зуд, он чесался, раздирая кожу ногтями, так что было страшно смотреть. Видавшие виды взрослые говорили, будто виной тому расстроенные нервы, будто так его потрясла проклятая черная бумага. Словом, Ажибек себе места не находил, драл кожу ногтями до крови. Или вырывал пучок травы и тер им свое тело. Но добраться до спины он, естественно, не мог, вот он и приспособил нас, ребятишек. Это и называлось у него «жыбыр-жыбыр».

Так и сейчас мы нарвали траву и стали чесать его спину, плечи и шею. А он блаженно кряхтел, приговаривал:

— Еще… еще… Немного повыше… пониже…

И мы делали ему «жыбыр-жыбыр», стараясь перещеголять друг друга.

— Маладес… маладес… — похвалил он самых ретивых.

А для нас, казалось, не было большего счастья на свете, чем похвала Ажибека! Мы боялись, страдали от него и вместе с тем обожали за силу и бесстрашие. И кроме того, эта похвала как бы наделяла маленькой властью.

Отмеченный ею, пользуясь покровительством Ажибека, уже сам покрикивал на других. И к месту, и не к месту.

— Ребята, чем вы занимаетесь? — услышали мы будто бы голос с неба и от неожиданности вздрогнули.

Над нами возвышался председатель колхоза Нугман на своем рыжем мерине.

Мы побросали траву, Ажибек не спеша перевернулся и сел, скрестив ноги.

— Чешется все, ну и они сделали мне «жыбыр-жыбыр», — важно пояснил Ажибек.

— «Жыбыр-жыбыр», говоришь? Это интересно, — и я впервые увидел усмешку на губах Нугмана. — А если чесотка у тебя? Ты ведь их заразишь.

— А они что? Святые? Лучше меня? — обиделся Ажибек.

— Нельзя думать только о себе, Ажибек, и жить за счет других. Так все равно свое счастье не построишь. Ты старше этих ребят и потому, наоборот, должен заботиться о них, учить всему хорошему.

— А я и так учу этих недотеп. День и ночь им твержу: уважайте старших! А кто не слушает, того — по шее.

И трудно было понять: всерьез говорит Ажибек или смеется над председателем.

— Не нравятся мне твои рассуждения, парень. «По шее!» Не в ту сторону тянешь. А ну-ка давай поговорим, — предложил Нугман, тяжело слез с коня и сел рядом с Ажибеком.

В этом было что-то необычное, — вечно занятый председатель тратил на нас бесценное время да еще собирался обсуждать наши ребячьи отношения. Ажибек тоже забеспокоился, отсел от Нугмана подальше. На всякий случай.

— Не бойся, я не кусаюсь, — председатель снова улыбнулся, на этот раз по-доброму и как-то грустно, словно ему стало очень жаль Ажибека.

А тот не любил, когда его жалели. Бывало, посочувствуешь, спросишь его: «Ты почему хромаешь? Упал, да? Пойдем к моей маме, она тебе примочку поставит». А он тебе: «Катись отсюда, пока я тебе самому не выдернул ноги!»

Вот и сейчас Ажибек рассердился и дерзко сказал:

— Ха, чтоб я да боялся каждого встречного? У меня не заячье сердце! Нет уж! А чего мне вас пугаться? Чего? Ну, поколотите, намнете бока, а потом я вырасту и поколочу вас раз в десять сильнее. Вы же тогда будете старым и слабым!

Мы похолодели: ну, сейчас Нугман огреет наглеца камчой, но тот рассмеялся, добродушно ответил:

— Дорогой мой, ты ошибаешься дважды. Во-первых, бить тебя я не собираюсь. Человек не лошадь, его камчой не научишь. Да и с лошадью лучше обходиться без камчи. А во-вторых, когда ты подрастешь, станешь думать совсем по-иному. Да и счеты тебе не с кем будет сводить. Вряд ли я дотяну до этого времени. Мне бы дожить до конца войны. А после и помереть не страшно.

— А как по-вашему, когда она закончится, война? — спросил Ажибек, живо придвигаясь к Нугману.

— Этого никто не знает. Но, наверное, скоро. Наши гонят врага. Тот уже ничего не может поделать. Вышибли мы дух из него!

— Ну, тогда вам невыгодно, чтобы она быстро закончилась, — предположил Батен.

— Это почему же? — удивился Нугман.

— Тогда вы скорее умрете. Вы же сами сказали: закончится война — и тогда сразу помрете.

Все засмеялись, а Ажибек пожаловался Нугману:

— Вот видите! Ну, как еще обращаться с такими глупцами?

— Он меня неправильно понял, — заступился Нугман за смущенного Батена. — Да и если бы все было так, я бы все равно желал скорой победы. Ну что ж, что меня

не будет? Главное — знать, что наступит пора, когда вы избавитесь от чесотки и других болезней. Будете сыты, одеты. А что еще человеку надо, если счастливы дети?

— Если бы мне сказали: мы дадим тебе съесть белого хлеба сколько захочешь, но потом ты умрешь, я бы согласился, даже бы не думал, — бесстрашно сказал Ажибек.

— И сколько бы ты смог съесть хлеба за один раз? — спросил Нугман, подмигивая нам.

— Килограмм!.. Два!.. — азартно воскликнул Ажибек.

— И всего-то?! Ну, ради этого не стоит жертвовать жизнью. Потерпи только месяца полтора. Вот соберем хлеб, тогда приходи ко мне домой. Я попрошу своих женщин, чтобы поставили для тебя полную печь белых булок!

— Полную печь?! Ух ты! — возликовал Ажибек.

— Только у меня к вам, ребята, одна просьба.

— Говорите! Мы все сделаем! И пусть только кто-нибудь попробует отказаться, — пригрозил Ажибек, хотя и знать не знал, о чем поведет речь председатель.