Запах полыни. Повести, рассказы

Вышла наконец-то собравшаяся Тана. Узак посадил ее в кабину, а сам полез в кузов. Шофер завел мотор, машина мелко затряслась, готовая сорваться с места. И тут, словно из-под земли, появился отец Узака. Узак точно окаменел, а шофер выглянул из машины и заглушил мотор.

— Как печка-то в доме Жаппаса? Небось развалилась? — спросил отец.

— Ничего, зажжем примус, — пробормотал Узак.

— Ты там смотри не застуди Танаш, — сказал отец с присущей ему сдержанностью.

Отец совершенно спокоен, точно давно был готов к тому, что сын в один прекрасный день покинет его без всякого предупреждения. Он приблизился к машине, проверил спинку кровати, прочно ли стоит у борта, потом сказал: «подожди-ка», сходил в сарай, принес кусок старой кошмы, положил между бортом и спинкой кровати, чтобы не поцарапать краску.

А что уж творилось у него в душе, сколько горечи отныне осядет на ее дно, этого не знает никто, подумал Узак. Нелегко ему придется. Теперь о нем пойдет молва: дескать, человек, который собственного сына выжил из родного дома. Но отец был гордый. Он отошел, отвернулся, деловито поправил покосившийся кол у забора, словом, сделал вид, будто не происходит ничего такого, из-за чего стоило бы волноваться. И все же сколько ни крепись, а когда начнешь провожать глазами машину, увозящую твоего сына, они тебя выдадут.

Шофер опять запустил мотор, и мать, с приходом отца тоже взявшая себя в руки, не выдержала, заголосила:

— Сыночек!.. Да что же ты мать родную…

Но отец сейчас же остановил ее, только гаркнул:

— Замолчи, старая!

Обычно сероватые, глубоко запавшие глаза отца покраснели, точно два кристалла раскаленной соли, и сердито впились в лицо матери.

Машина тронулась и покатила по улице мимо соседей, которые — и стар и млад — высыпали из дверей, будто увидели свадебное шествие. Они стояли у своих оград, перешептывались и указывали пальцами.

Узаку стало больно и за себя, и особенно за отца. Получилось, что он обесчестил отца, бросил его в грязь. И сам он навсегда покидал отчий дом, где родился и вырос. Было жалко непутевую мать. В общем, получилось так, что почему-то все они четверо — несчастные, неудачливые люди. К горлу подступил горький ком, Узаку хотелось заплакать навзрыд. Стараясь подавить готовые выплеснуться рыдания, он ухватился за борт машины, поднялся и подставил лицо хлесткому ветру, летящему навстречу.

День выдался пасмурный, неприветливый. На дороге еще держалась грязь. Навоз и мусор, всю зиму пролежавшие под снегом, теперь оттаяли и, перегорая, издавали резкий неприятный запах.

Машину подбрасывало на ухабах. От тряски и пронизывающего ветра Узак немного успокоился.

Один за другим мелькали и оставались позади дома с облупившимися, промокшими за зиму и весну стенами, а вот показалась и крытая железом крыша нового дома Жаппаса. Перед ним — покосившаяся развалюха, построенная еще в первый год существования колхоза. Теперь она встречала новоселов грязными стенами с осыпающейся штукатуркой и осевшей крышей, а единственное ее окно смотрело на мир, точно глаз измученного болезнями человека.

«Ничего, пока сойдет и это. Продержимся первое время. Потом, будем живы-здоровы, построим себе настоящий дом», — подумал Узак, стараясь себя подбодрить, потому что вид этой лачужки мог повергнуть в уныние кого угодно.

— А вот он и ваш дворец, — сказал шофер, остановив машину, и вылез из кабины.

Узак спрыгнул на землю и помог выйти Тане, которая еще пребывала точно в полусне и до сих пор не могла толком понять, что же происходит. Последними на сцене появились Жаппас и его жена. Старик поздравил Узака и Тану с началом самостоятельной жизни. А старуха вдруг рассердилась:

— Что же отец и мать отпустили детей одних? Ишь, вон какие беспомощные!

— Не слушайте ее, ребята. Говорят, караван снаряжается уже в дороге. Пройдет срок, и у вас все будет: и кров и другое, — заверил Жаппас, стараясь развеять тягостное впечатление от слов старухи.

Вещи перетащили в дом. Кровать поставили во второй комнате, в передней сложили немногочисленную кухонную утварь. Когда Тана застелила кровать, жена Жаппаса изрекла:

— Можно считать, что очаг вы свой зажгли, милая моя доченька. Живите теперь счастливо!

Благословив новоселов, старики ушли. Шофер тоже пожелал всего доброго, сел за руль, укатил в правление, и молодые супруги, пожалуй, впервые в жизни остались по-настоящему одни. Это было еще неведомое им обоим ощущение, и застало оно Узака на единственном стуле, а Тану — у окна.

Они молчали, настороженно вслушиваясь в необычную тишину, которая окружала их, вырвав из шумного многолюдного мира. Что-то она им уготовила, эта тишина?

Наконец Тана, точно освободилась от невидимых пут, тихо подошла к Узаку, запустила пальцы в его густую шевелюру и начала расчесывать его спутанные волосы. Потом она обняла голову мужа, прижала к груди. Узак вздохнул, точно проснулся, и притянул Тану к себе. Ему показалось, что он слышит стук двух сердец: ее и маленького. Но бились они, оба сердца, одним ритмом.