Запах полыни. Повести, рассказы

— Вы — коммунистка, а говорите такие слова! — возмутился уполномоченный.

— Я — коммунистка! — гордо подтвердила мама. — И потому говорю такие слова! Если мы не можем помочь этим людям, значит, мы не меньше их виноваты!

— Вы только и думаете о еде. Впрочем, разговаривать с вами, видимо, нужно в другом месте, — процедил уполномоченный сквозь зубы.

— Не надо, Багила, не спорь с ним, — сказала Нурсулу.

— А вы!.. — крикнул ей уполномоченный. — А вы пойдете со мной. Я отведу вас куда надо, вместе с… вашим бурьяном!

Нурсулу собрала бурьян в охапку, взвалила ее на плечо.

— Я же тебе сказала: оставь это дома! — напомнила ей мама.

— Иди, Багила, не спорь с ним. Пусть уполномоченный-джигит утешит свою душу. Враги оставили его без руки, но плату он, видно, хочет получить с нас, вдов и сирот, — с горечью сказала Нурсулу. — Куда прикажете нести, господин?

Уполномоченный заскрипел зубами, сдерживая себя.

— Оскорбляете? Ничего, я стерплю. На фронте было потяжелей. Несите похищенное зерно в контору!

Нурсулу зашагала по улице. Уполномоченный поехал рядом, едва не касаясь стременем ее плеча. Мама пошла за ним, решив не бросать Нурсулу в беде. Я по-прежнему тянулся за ней как хвост.

Уполномоченный привел Нурсулу в контору и запер там вместе с колосками, навесив на двери огромный замок.

— Вы не имеете права!.. Кто вам дал право держать ее взаперти без суда?! — гневно спросила мама.

— Но и нельзя оставлять на свободе того, кто ворует, — убежденно ответил товарищ Алтаев.

— Да разве это воровство?

— Я же сказал: с вами мы будем говорить в райкоме. А сейчас занимайтесь своими делами и не мешайте мне исполнять свой долг. Распустились здесь, в тылу!

Было ясно, что упрямого уполномоченного маме не переубедить. Она взяла меня за руку, и мы пошли домой.

— Ничего, все будет хорошо. Попугает он Нурсулу и простит, — сказала мама, успокаивая себя.

Однако уполномоченный взялся за дело по-настоящему. Составил акт, вызвал милицию из районного центра, и та увезла Нурсулу. Рассказывали, как Нугман заступался, просил оставить ее, но милиция будто бы ответила ему: «Нельзя! Кого-то следует наказать, чтобы другим стало неповадно. Иначе завтра в открытую начнут воровать». А уполномоченный вроде бы и самого Нугмана обвинил: «Слабость проявляешь, председатель. Потакаешь расхитителям народного добра». И еще очевидцы говорили, что двое детей Нурсулу и ее старая мать долго бежали за полуторкой-грузовиком, на котором увозили арестованную в район, а потом упали в дорожную пыль и лежали до тех пор, пока их не подняли моя мама и другие женщины и не увели домой.

А через день-два я, забежав в контору за мамой, оказался свидетелем разговора мамы с Нугманом.

— Ничем уже не помочь Нурсулу, — говорил председатель. — Время сложное, тяжелое. Есть приказ: ни зернышка не оставлять в земле! Все для фронта! Все для победы!

— Но ведь колосья остаются, — возразила мама. — Почему же судят того, кто их подобрал, а те, по чьей вине они остались, ходят как ни в чем не бывало, ничуть не виноватые?

— В конце концов их тоже накажут, — сказал Нугман.

— Кого? — спросила мама. — Мальчишек, которых посадили на старые машины?

— Что ты, Багилаш, мы должны сказать им спасибо, — смутился Нугман.

— Вот видите. А Нурсулу, наверное, будут судить.

— Будут, — вздохнул председатель.

— Тогда пусть судят весь аул! — крикнула мама. — Мы все подбирали колоски. Одни чаще, другие… хоть раз да подбирали. Выдать одну Нурсулу, а самим остаться в стороне?

— Багила-ай, оставим этот разговор! — взмолился Нугман.

— То есть как оставим? А дети Нурсулу? Ее больная мать? Что будет с ними? О них вы подумали?

— Думаю. Уже голова кругом идет.

— Тогда поезжайте в район, поговорите с главным начальством.

— А что я скажу? Отпустите человека, укравшего зерно?

— Да не украла она! Колоски это! Колоски! О господи!.. Не хотите сами, пошлите меня.

Нугман помолчал и тихо сказал:

— Завтра поеду в район.

В эту ночь мама осталась дома, на ток не пошла. Повязала на лоб чистую тряпку и еще с вечера легла в постель, охая и вздыхая, ну совсем как больной человек. Мне тоже было не по себе. Я долго не мог уснуть, полночи думал над словами мамы. В самом деле, не песок же, не глину ест аул. В какой дом ни зайди, увидишь жареную пшеницу, талкан, а у кого-то и хлеб печеный найдется. Откуда люди берут зерно, если за трудодни ничего не платят? Я не видел, чтобы мама или сестра доставали зерно из чулка или кармана, но ведь мы что-то едим каждый день, иначе бы все в нашем доме перемерли с голоду. Значит, и вправду нужно судить весь аул, и в том числе и Назиру, и мою маму? Я на миг представил, как приехала милиция из района и увезла весь аул, и у меня похолодела спина. Нет уж, мама не думает, что говорит. Пусть уж лучше осудят одну Нурсулу. Жаль, конечно, ее, и двух малышей, и престарелую мать…

Мама перевернулась на другой бок и тяжко вздохнула: «О-ох!»