Запах цветущего кедра

И тут Стас вспомнил, что ещё одна электростанция работала возле стерильно-белого бокса на ферме, где стояли холодильные камеры. С призрачной надеждой отыскал примерное место, однако там горело так, что алюминий расплавился и стёкся в белеющие застывшие лужи. Зато в холодильниках, стоящих на бетонном полу и превратившихся снаружи в чёрные колонны, внутри, у задней стенки, остались целыми пластиковые бутыли с молоком! Крайние превратились в ошмётки, полопались и вытекли, но среди них он нащупал целое горлышко с сорванной пробкой. Литр тёплого эликсира жизни он выпил сразу же, отчего забулькало в желудке, а остальное прихватил с собой, оставив на утро. Рассохин прилёг на свою дощатую постель, стал набивать трубку, но, закрыв глаза, открыть их уже не сумел.

А проснулся оттого, что рядом стоял кавказец, обнюхивал бутылку и пускал слюни, как собака Павлова. Стас выплеснул воду из ведра, вылил туда остатки молока и подставил псу.

— Завтра добудем пищи.

Тот вылакал, вылизал ведро и лёг на доски, прижавшись к спине: от полой воды тянуло ночным холодом, когда как лицо горело от лучистого тепла пожарища.

И показалось, от старицы же доносится отдалённое и знакомое мычание, прерываемое криками весенних закличек. Рассохин понимал, что это уже психоз, навязчивые слуховые галлюцинации, и, чтобы отвлечься от фантазий дремлющего сознания, смотрел в багровое жаркое свечение пожарища до тех пор, пока не начало резать иссохшие глаза. Однако и кавказцу что-то чудилось: вначале он просто вскакивал и вслушивался, но потом убежал к старице и там завыл трубно, как пароходный гудок. Стас не выдержал и тоже пошёл к причалу, но вой оборвался. Было ещё темно, хотя половодье отражало пасмурное небо и высвечивало береговую линию. Пёс куда-то убежал, а Рассохин постоял несколько минут, посмотрел в сторону Гнилой Прорвы, послушал шорох тальников на стрежи и вернулся на пожарище.

Утром улетевшие ласточки вернулись и опять кружили, только сейчас высоко, над пепелищем лагеря, над синеватыми дымами, которые ещё курились от пожарищ. Никакого мычания уже не грезилось, и на свежую голову Рассохин лежал и перебирал в памяти вчерашний день. И внезапно вспомнил, что в общине амазонок были моторки, по крайней мере две! А у причала их не оказалось, значит, угнали куда-то и спрятали, но так, чтоб быстро достать, если потребуются, то есть где-то на острове. И надо искать не облас — лодки!

Эта мысль его взбодрила и подстегнула. Стас побежал на курью умываться, и тут, глядя на разорённые, пустые ульи, его осенила ещё одна дельная мысль, вторая за утро, а это значит — день будет удачный. Он наломал медовых сотов, выбрав колодку, где не было пчёл, потом нащипал веник распускающейся смородины и, залив всё водой, поставил в огненное чрево пожарища. В это время и прибежал мокрый, уставший кавказец, заскочил на доски и настороженно уснул.

Пить чай с мёдом и расплавленным воском пёс не пожелал, только понюхал и отошёл. Но помня ночное молоко и обещание добыть пищи, а скорее, по своей собачьей служилой натуре, теперь не отставал ни на шаг. Надо же быть чьим-то, вернее, иметь вожака стаи. Искать лодки следовало где-то на старице, в глухих и недоступных её частях, примыкающих к кедровнику. Громоздкие «Прогрессы» — не иголка, тем паче одна лодка была в наличии, когда в лагере оставалось всего два человека — Галицын и Матёрая, и утащить её далеко от воды, да так, чтоб не оставить следов, они не могли физически.

Вода за ночь прибыла ещё на полметра, и где вчера Рассохин спокойно проходил пойменной кромкой, огибающей кедровник, сегодня поблёскивали разливы. Утки кормились прямо у берега и совершенно безбоязненно, еды тут было прорва, и добыть было теперь из чего, но лучше не стрелять, не выдавать, что есть оружие. Кавказец вообще не реагировал на дичь, должно быть, воспитанный в вегетарианских традициях. Разбредшиеся по роще стельные матки и лосихи с телятами бродили или вовсе лежали после ночной кормёжки, не обращая внимания на человека. А бурундуки, белки, иногда зайцы прыскали из-под ног, словно кузнечики из травы. Создавалось ощущение некоей первозданности бытия, рая, где ещё не было вражды и разделения природы. Рассохин отлично понимал, отчего всё это происходит на острове, но всё равно хотелось верить, что роща эта и впрямь священная, благодатная, примиряющая непримиримое.

И уже в который раз Стас непроизвольно начинал подыскивать себе место для жилья. Не возле Гнилой следует поселиться, не на сырых болотистых вырубах и горьких осинниках, а здесь, в кедровнике. Кержаки знали толк, где следует жить человеку, и амазонки, ведомые Матёрой и жандармским правнуком, тоже не случайно выбрали эти райские места.

Теперь они вновь опустели, вчерашний огонь зализал прежние гнойные раны в виде лагеря страданий и теперь селись — не хочу!