Запах вечера

Только теперь Лиля могла по-настоящему это оценить. В детстве мы зависим от людей и обстоятельств, от многого. И надо уметь (или хотеть?), чтобы получилось сохранить отношения, надо прилагать усилия. Получилось. Замечательно получилось.

У Марины появилось чудо цивилизации — телефон. И Лиля, радостно сжимая в руке мелочь, перебегала на другую сторону улицы к телефонной будке, чтобы поговорить «обо всем». Она ездила к подруге в гости, но удобства и комфорт безликой многоэтажки не заменяли обеим непонятного никому душевного комфорта их двора. Но так и жили. Привычное отсутствие жизненной гармонии, которое, слава Богу, восполняют отношения с друзьями.

Лиля опять почувствовала дикую тоску по дому... Интересно, как, вообще, люди решаются эмигрировать? Быть эмигрантом любому человеку в любой стране — тяжело. А быть русским эмигрантом? О Боже... Это просто особая категория — какие-то спутники, потерявшие свои планеты и пытающиеся вращаться вокруг чужих. А скорее, это души, промахнувшиеся мимо тел, неприкаянно бродящие, чего-то ищущие, о чем-то просящие. Не дай вам Бог! А впрочем, это мое мнение. Хотите проверить — поезжайте! Только если вы нормальный человек — с жизнью души, а не только жизнью тела, — то шансов у вас, прямо-таки скажу, мало.

Конечно, можно попытаться изменить себя, но возможности это сделать после тридцати резко сокращаются. Хотя я думаю, что они сокращаются уже после двадцати, а к тридцати процесс завершен. Но можно попробовать, тем более что времени, чтобы побыть самим собой, почти не будет — его заберут на что-то другое. Ты будешь проходить через период довольствования социальной помощью, хотя многие воспринимают это не как ограниченный временной отрезок, а как новую форму жизни. Будем надеяться, это не о тебе. Ты пойдешь дальше: подтвердишь диплом, докажешь, что ты — это ты. И найдешь, конечно же, найдешь (спасибо системе!) работу. Займешь свою нишу. Рывки и прыжки, сказочные обогащения там ровно так же невозможны, как и голодная смерть (не дадут!).

Так что, если приехал в страну в чем был, то есть без бабушкиных миллионов, — ты обречен на средний уровень. Никто не говорит, что это плохо, это хорошо, это то, о чем мы мечтаем здесь, где этого нет, но, получив, понимаем, что это все, предел и потолок — жизнь расписана до пенсии и после нее, до логического конца. У нас возможны варианты, как в ту, так и в другую сторону.

Пока я говорила только о социальном поло­жении и материальном уровне. А теперь о душе... Может быть, в процессе достижения хорошего среднего уровня, стабильности и материального благополучия ты и изменишься. Может быть, ты станешь «западным» уже в этот период, и процесс ассимиляции пройдет органично. Может быть, у тебя до такой степени не будет времени что-либо чувствовать и анализировать, что ты даже ничего не заметишь. Наверное, слава Богу. Худший вариант, если будешь продолжать быть обнаженным, до боли в сердце русским, и воспринимать эту жизнь как часть, что-то временное, а на самом деле это-то и будет целое. Ты наденешь их маску лицемерия, но она не станет твоим лицом, не срастется с тобой, и по вечерам ты будешь отдирать ее, и привыкнешь так. Ты будешь тосковать по жизни...

Возможный выход: транквилизаторы, алкоголь, ночные звонки на родину. Но ты понимаешь, что это не выход.

А процесс европеизации так и не произошел, не ужился со славянской ментальностью, если она, конечно, была. Ведь люди-то разные. Некоторые рождаются более западными, на родине испытывают дискомфорт и в Запад вписываются органически. Бывает и так. Но я о другом варианте, о том, самом худшем, когда человек все понимает, когда ему больно, когда он думает, надо ли платить за комфорт ценой собственного «я», так ли он важен. И не говорите мне, что для нормального человека возможен вариант жизни на Западе без потери собственного «я». Если человек, конечно, не Солженицын и не Ростропович, потому что они могут и не потерять. Так то ж они...