Запах ведьмы

Она сухо улыбнулась и погладила меня по щеке.

– Ты умный. А там действительно очень тесно. Так тесно, что в женском туалете могут бритвой полоснуть, чтоб не отсвечивала.

– О как! – посочувствовал я.

– Угу. Это они мне за Марка сделали. Год назад. За него пол-Москвы насмерть билось, когда он, дурак, с женой развелся.

– Дык ты ж, вроде, победила? – удивился я.

– Угу,– зажмурилась она, чтобы не видеть меня или свои тогдашние воспоминания.– Только вот он теперь стал принципиальным противником супружеской жизни. Говорит, что чувства должны быть свободными и искренними, без бюрократических оков.

– Ага-ага. И сколько времени тебе осталось при нем тусоваться?

– Да хрен его знает, Миша! – вдруг закричала она мне в лицо, и я понял, что этот вопрос изводит ее уже не первый месяц.

У меня не было к ней жалости. Какое-то другое, темное, возможно, опасное и сильное чувство колыхалось во мне, и я прислушался к своим ощущениям.

Разумеется, мне хотелось ее трахнуть, но это было как раз неудивительно.

Еще мне хотелось держать ее возле себя подольше, но и тут я не сомневался, для чего именно.

Было и еще что-то неуловимое, клубок каких-то невнятных, неоформленных желаний, копошащихся во мне где-то в глубоком подсознании, так что и не ухватить. Мне даже показалось, что я хочу написать ее портрет, запечатлеть эти тонкие, нечеткие, почти невидимые линии ее лица, и я изумился своим извращенным мыслям – таких желаний у меня не возникало с пятого класса, с тех пор, как любящие родители запихали меня, буквально насильно, в художественную школу, где всего за два года я возненавидел графику в частности и рисование в целом. Мне хотелось нарисовать ведьму – красивую, желанную и очень опасную.

– Эй, парень! Михась! Проснись!

она хлопнула меня теплой ладошкой по лицу, и я вернулся в Москву, в напыщенный и душный, но тем не менее переполненный гламурной фауной кабак.

Стол, за которым мы сидели, преобразился – теперь он был заставлен посудой разных форм и размеров. В каждой посудине что-то парило, блестело или, на худой конец, пахло, так что мне даже как-то вдруг стало нехорошо. Вокруг бесшумно сновали официанты, и, судя по сервировке, я понял, что они хозяйничают тут достаточно давно.

– Иди умойся,– приказала мне Николь, увидев мое побледневшее лицо, и я послушно отправился в туалет.

Вернувшись, обнаружил за столом двух неизвестных мне мужиков, напряженную, но улыбающуюся Николь и подозрительно знакомую, очень худую, коротко стриженную черноволосую бабу с огромным, раскрывающимся буквально до ушей ртом. Чистый крокодил, только в юбке.

Ганса за столом не было, потому что он спал на одном из диванов кабинета. Рядом с этим диваном был поставлен стул, на нем, аккуратно расправленный, висел пиджак Ганса, а под стулом ждали пробуждения хозяина свежевычищенные туфли. На туфлях сверху лежали черные очки.

– Ганс! – предупредительно щурясь, крикнула мне Николь.

И я собрался с мыслями, поправляя парик.

– Друзья, знакомьтесь, это Ганс! – снова крикнула она так звонко, что у меня в голове зазвучало эхо.

– Марк Быковский,– чуть привстал мне навстречу краснорожий коренастый мужик в свободной белой футболке и джинсах, и я с трудом узнал в этом нагловатом субъекте того самого пугливого терпилу, на лимузине которого мы удирали из гей-клуба пару дней назад.

– Андрей Вертер, строительный бизнес,– встал в полный рост другой мужик, рослый широкоплечий красавец в странной, какой-то чудной вязаной кофте с цветной вышивкой и пронзительно желтых вельветовых брюках.

Я пожал руки обоим и легко понял, кто из них приветствовал меня искренне, а кто притворялся. Притворялся, разумеется, Марк – на его красной морде легко читалось неодобрение, густо замешанное на раздражении и даже, по-моему, презрении. Впрочем, может быть, я сам себя накручивал.

Брюнетка тоже что-то пискнула со своего места, и я тут же вспомнил ее – Мила, та самая бабища, с которой Николь давеча тискалась, как заправская лесбиянка.

Милу я удостоил небрежным кивком и заметил, что это пренебрежение ее здорово огорчило – она сгорбилась, как провинившаяся на уроке школьница, опустила глаза в тарелку и принялась ловить там вилкой непослушные маслины.

Самка в засаде.

На Милу с изумлением смотрел строительный магнат, и сразу стало ясно, кто в этом кабинете дурак и для кого играется сценка под названием «Олигарх Прохоров с приятелем и бабой изволил потусоваться в ”Дятле”».

Я легко сел во главе стола, напротив балконного барьера, и строитель тут же услужливо приподнял бутылку, показав, что готов обслужить.

Разрешил ему налить мне немного водки и поднял бокал. Все замолчали, кто с напряжением, кто с видимым почтением глядя на меня.

– Друзья! Позвольте мне вас так называть, дорогие империалисты, магнаты капиталистического труда, мартышки денежных джунглей, жабы финансового болота…

Я посмотрел на Николь, но она даже не улыбнулась. Ее глаза горели тревожным желтым огнем, и я тут же сбавил обороты, не желая ее пугать.

– За то, чтоб прибыль всегда превышала расходы!