Запах Зла

Она была одета в красное платье с синей шалью на плечах и в кожаные сандалии. Поскольку это была женщина, никого не интересовало, не окажутся ли ее ноги осквернены пылью. Мужчинам – и жрецам, и мирянам – следовало носить башмаки на котурнах и ни при каких обстоятельствах не прикасаться к земле; им также запрещалось носить одежду ярких цветов, кроме синего. Феллиане не могли ходить по улицам в одиночку: жрецы предписывали им всегда находиться в обществе по крайней мере одного единоверца, по-видимому, в предположении, что это обеспечит их хорошее поведение. Запреты, налагаемые на женщин-феллианок, не были столь строги: им не полагалось только изменять супругу или соблазнять мужчин своим поведением или одеждой. Джастрия однажды объяснила мне эту странность. Дело было не в более снисходительном отношении к женщинам, а в довольно мерзкой особенности феллианства: считалось, что женщины не стоят того, чтобы заботиться об их душах. Владыка Фелли презирал женщин, и Священная Книга была полна рассуждений об их легкомыслии и пустоте, делающих их не способными ни к праведности, ни к истинной учености. Женщина, похоже, могла попасть в рай только в том случае, если ее супруг на протяжении жизни проявлял достаточно благочестия, чтобы ему было позволено прихватить ее с собой. Поэтому богатые женщины часто обзаводились больше чем одним мужем в надежде, что хоть один из них поможет жене попасть на небеса. Джастрия с циничным смехом заметила как-то, что подобный прагматизм говорит об уме женщин, а не об его отсутствии.

– Тебе придется ждать, если у тебя дело к Образцу веры, – сказал мне продавец моллюсков. Он расколол раковину и с громким чавканьем высосал содержимое. – Ах, объедение… Неужели не хочешь попробовать? – Я покачал головой. – Образец веры сначала займется избалованными сынками богатеев и только потом снизойдет до пастуха с Небесной равнины. – Старик фыркнул, словно говоря, что не слишком высокого мнения о феллианах. – Будь осторожен, горец: у жрецов чувствительная кожа.

– По крайней мере ты не опасаешься их критиковать, – сказал я и отошел так, чтобы оказаться с наветренной стороны от жаровни. Запах жарящейся плоти всегда вызывал у меня тошноту. Я размышлял о том, что мое необдуманное вмешательство накануне вечером вполне могло задеть чувствительную кожу по крайней мере одного жреца. Оставалось только надеяться, что мне не придется столкнуться именно с ним.

– Повелитель Мекате все еще гарантирует свободу вероисповедания всем жителям острова, – кивнул продавец моллюсков. – Впрочем, не хотел бы я оказаться одним из феллиан. У них собственная система законов, и верующим приходится несладко: жизнь у бедняг чертовски трудна. Так ты уверен, что не хочешь моллюска? Они у меня свеженькие: я их жарю, пока они еще шевелятся. – Он помахал у меня перед носом маленьким осьминожком, держа его за щупальце; несчастное существо было еще живым.

Я поспешно сделал шаг назад, наткнулся на что-то и извинился прежде, чем осознал, что прошу прощения у вбитого в землю столба. Продавец живности ухмыльнулся. Я почувствовал, что краснею. Таков один из недостатков рыжеволосых людей: когда они краснеют, это очень заметно.

Я отошел, чтобы подождать где-нибудь в тихом уголке.

Через несколько часов я все-таки попал в кабинет Образца веры, радуясь хотя бы тому, что не нарвался на того жреца, которого видел накануне.

Мне лишь ценой больших усилий удалось скрыть то отвращение, которое у меня вызвала комната: на мебель, стоявшую в ней, пошли вовсе не отмершие сучья… Особенно меня поразил огромный стол. Целые деревья были загублены только ради того, чтобы один человек получил в свое распоряжение роскошный кабинет. Я с содроганием смотрел на эту бессмысленную жестокость. Словно подчеркивая расточительность людей, за окном позади стола открывался вид на ряд деревьев, древних гигантов, – всего, что осталось от девственного леса. Даже теперь эти деревья оставались средоточием жизни: в трещинах коры росли папоротники и орхидеи, лианы и вьющиеся растения оплетали могучие стволы, среди лишайников наверняка кишели насекомые и мелкие ящерицы. Яркое плодородие жизни заставляло комнату казаться еще больше похожей на гробницу.

Приближаясь к столу, я споткнулся о разноцветную плетеную циновку. Образец веры, маленький чисто выбритый человечек, терпеливо ждал, пока я восстановлю равновесие и подойду к его столу. В соответствии с требованиями религии мантия окутывала его от шеи до запястий, оставляя голыми только ноги ниже колен. Синий цвет мантии должен был символизировать небеса, так же как котурны – поднимать его над земной скверной. До смешного высокая шляпа выражала стремление вверх, к царству владыки Фелли. Шляпу удерживала на голове лента, завязанная большим черным бантом под подбородком.

– Меня зовут Образец веры Ди Пеллидри, – с холодной вежливостью сказал феллианин. – Присядь. Ты хотел меня видеть?

Клерк уже сообщил ему мое имя, поэтому я сказал: