Запас прочности

И вокзал, южный, легкий, хотя и громадный, и всюду зелень, и деловитые коренастые шоферы в легких рубашках, и толпы курортников, таких же веселых, обрадованных долгожданным и неожиданным теплом, и загорелые степенные старухи из местных, и крик, горячая южная речь вместе с удивительной неторопливостью; огненные тюльпаны охапками — все это было настоящее. Вот очередь за такси — к морю, скорей к морю, у приезжих еще горячая потребность не считать денег, а живей по серпантинам туда, на берег, на ЮБК[26], куда мечтали попасть целый год. Скорей! И тут же смешная реклама: «Летайте самолетами Аэрофлота!» — будто на каких-то еще самолетах, кроме аэрофлотовских, можно прилететь… «Летайте самолетами»… А если отсюда — «плавайте пароходами»? Или «ездите собаками»? Ха-ха-ха… Мы не хотим сейчас никуда лететь. Мы хотим ехать. К морю. Скорей.

Макаровы не сели в такси. Они проморгали, и хвост выстроился громадный, а на троллейбусы уже через двадцать минут очереди не стало. Сели в троллейбус.

Троллейбус тронулся, легко покатился по городу, вышел на степную дорогу, покатился еще быстрее и легче, и сумерки, а потом сменившая их темнота полетели навстречу. Теплый воздух плыл мимо открытых окон.

— Подумать только, — задумчиво сказала Таня и подняла подбородок. — Мы опять в Крыму. Вместе — и в Крыму. Тебе верится?

Темная степь текла мимо, и когда Макаров думал, что завтра утром они проснутся, а внизу, под лоджиями дома отдыха, — горячий пляж, и можно просто лежать на солнце, и никаких вахт, и всюду небо, смотри на него два месяца подряд, — ему казалось, что все это сон.

И ему вспомнился прошлогодний отпуск, когда все было так же, как сейчас, и оттого, что хотелось именно повторения прошлогоднего отпуска, а не чего-то нового, приходила радость. Ему казалось, что Татьяна и он нашли свой ритм — ритм счастливой семьи. И если говорить и времени и о месте — это было десять месяцев Севера и два месяца Крыма.

Тот разговор на пляже Виктор услышал тоже прошлым летом.

Он лежал тогда ничком на лежаке, дело было к вечеру, солнце ослабло, и гул людного берега стал глуше, поутих. Татьяна с Володькой купались, а Виктор ленился вставать.

Пляж понемногу пустел. Вылежавшие целый день на солнце «дикари» уходили часам к шести, молодежь в белых брючках бродила по молу, а на пляж в это время спускались купаться пожилые ученые из академического дома отдыха.

Те двое, разговор которых случайно услышал Виктор, тоже были, наверно, оттуда.

Один был толстенький, круглолицый, в шитой гладью угловатой тюбетейке, другой — высокий, грузный, с глубокими залысинами на породистой седой голове. Манеры у него были свободные, барские, а голос неожиданно молодой и гибкий. Под грибком была скамейка, и они сели на нее, не прерывая начатого по пути разговора.

Толстенький все больше поддакивал, и по его репликам можно было понять, что он наслаждается рассказом спутника, и когда тот замолкал, начинал тут же его теребить, чтобы рассказывал дальше.

— Да помилуйте, Павел Петрович, я ведь там был уже два года назад, и впечатление уже несвежее… — отбивался высокий.

— Ну все же. Сейчас много говорят о том, что японцы так вырвались вперед, потому что у них на каждом предприятии психолог, единственное занятие которого — думать об увеличении спроса на свой товар…

— Как же, как же, — отозвался высокий. — Занятная работенка… Я с одним таким даже разговаривал. Однако все же не рановато ли мы с вами выбрались? Что-то жарко еще…

— Да что вы, Павел Петрович, нельзя же целыми днями здесь работать. Этак никакая Ялта впрок не пойдет…

— А сами-то, — сказал грузный. — Сами-то как? Мимо вашего номера как ни идешь, все машинка стучит.

— Ну, ну, где уж мне до вас… Так вы о японском психологе начали.

— Да. Имел честь обмениваться мнениями, так сказать. Мне его представили как специалиста, существенно повысившего доходы фирмы. Я, естественно, стал спрашивать, в чем это выразилось. А он мне через переводчика объясняет, что, мол, картофель в Японии отнюдь не второстепенный продукт и среди прочего его фирма изготавливает картофелечистки, этакие спецножички, чтобы с картошки снимать стружку. Красивые — с цветными яркими ручками. И вот выясняется, что Япония затоварена сим предметом — спрос на него упал, и выпускать дальше никакого смысла нет. Картошку японцы едят, а ножичков не покупают… Что делать? Исследовать эту задачу и предложили моему джентльмену. Он опросил домашних хозяек, тысячу их, может быть, и через месяц дает ответ. А ответ такой: для того чтобы возродить спрос на картофельные ножички, необходимо оставлять деревянную ручку некрашеной. Никаких ярких цветов. Руководители удивились, но дело у них поставлено строго — раз специалист рекомендует, значит, у него есть уверенность, что так и надо поступать. Ручки перестали красить. И через полгода стали получать от своих ножичков прежний доход. Как: Почему? А разгадка такая — ножичек с некрашеной ручкой не выделяется ярким пятном среди картофельных очисток и потому летит в мусорное ведро. А тогда нужно покупать следующий.