Запасной

Она погрузила свои длинные, тонкие пальцы в тело кролика, под лоскут смятого меха, зачерпнула немного крови и нежно размазала им мне по лбу, щекам и носу. Теперь, сказала она своим хриплым голосом, на тебе есть кровь.

Раскраска кровью — традиция из глубины веков. Проявление уважения к убитому, акт причастия со стороны убийцы. Кроме того, способ отметить переход от детства к… не зрелости.

Нет, не это. Но что-то близкое.

И вот, несмотря на безволосый торс и щебечущий голос, я считал себя, после кровавой раскраски, полноценным охотником. Но примерно в мой пятнадцатый день рождения мне сообщили, что я пройду посвящение в истинного охотника.

Благородный олень.

Это случилось в Балморале. Раннее утро, туман на холмах, туман в ложбинах. Моему проводнику, Сэнди, была тысяча лет. Он выглядел так, словно охотился на мастодонтов. Настоящая старая гвардия, вот как мы с Вилли описывали его и других подобных джентльменов. Сэнди говорил по-старомодному, пах по-старомодному и определённо одевался по-старомодному. Выцветшая камуфляжная куртка поверх рваных зелёных свитеров, балморальный твид плюс четверки, носки, покрытые затяжками, прогулочные ботинки из гортекса. На голове у него была классическая твидовая плоская кепка, в 3 раза старше меня, потемневшая от вечного пота.

Я пробирался рядом с ним через вереск, через болото всё утро напролет. Впереди показался мой олень. Подбираясь всё ближе и ближе, мы наконец остановились и стали наблюдать, как олень жуёт сухую траву. Сэнди убедился, что мы по-прежнему находимся с подветренной стороны.

Теперь он указал на меня, указал на мою винтовку. Пора.

Он откатился в сторону, давая мне пространство.

Он поднял бинокль. Я слышал его хриплое дыхание, когда медленно прицелился и нажал на спусковой крючок. Один резкий, оглушительный треск. Затем наступила тишина.

Мы встали, пошли вперёд. Когда мы добрались до оленя, я почувствовал облегчение. Его глаза уже были затуманены. Всегда было беспокойство, что ты просто нанесёшь рану, и бедное животное будет умирать в лесу, страдать в одиночестве ещё нескольких часов. Когда его глаза стали совсем мутными, Сэнди опустился перед ним на колени, достал сверкающий нож, выпустил кровь из шеи и вспорол брюхо. Он жестом велел мне опуститься на колени. Я опустился на колени.

Я думал, мы собирались помолиться.

Сэнди рявкнул на меня: Ближе!

Я наклонился ближе, достаточно близко, чтобы понюхать подмышки Сэнди. Он мягко положил руку на мою шею, и я подумал, что он собирается обнять меня, поздравить. Молодец, мальчик. Вместо этого он засунул мою голову внутрь туши.

Я попыталась отстраниться, но Сэнди толкнул меня глубже. Я был потрясён его безумной силой. И адскому запаху. Мой завтрак хотел выйти наружу. О, пожалуйста, о, пожалуйста, не дай мне блевануть прямо в тушу оленя. Через минуту я уже ничего не чувствовал, потому что не мог дышать. Нос и рот были полны крови, внутренностей и глубокого, неприятного тепла.

Что ж, подумал я, значит, это и есть смерть. Абсолютное кровоизлияние.

Я себе это не так представлял.

Я обмяк. Всем пока.

Сэнди вытащил меня оттуда.

Я наполнил лёгкие свежим утренним воздухом. Я начал вытирать лицо, с которого капало, но Сэнди схватила меня за руку. Нет, парень, нет.

Что?

Пусть она высохнет, парень! Дай ей высохнуть!

Мы связались по рации с солдатами в долине. Те послали лошадей. Пока мы ждали, мы приступили к работе, полностью разделали оленя — старое шотландское слово, обозначающее потрошение. Мы удалили желудок, разбросали остатки на склоне холма для ястребов и канюков, вырезали печень и сердце, отрезали пенис, осторожно, чтоб не перерезать уретру, которая обдала бы вас мочой — вонь, которая не пропала бы и после десяти горных ванн.

Прибыли лошади. Мы перекинули нашего оленя через белого жеребца, отправили его в кладовую, а затем плечом к плечу пошли обратно в замок.

Когда лицо высохло, а желудок успокоился, я почувствовал растущую гордость. Я был благодарен этому оленю, как меня и учили. Один выстрел, прямо в сердце. Помимо того, что мгновенное убийство было безболезненным, оно сохранило мясо. Если бы я просто ранил его или позволил ему мельком увидеть нас, его сердце забилось бы быстрее, кровь наполнилась бы адреналином, и стейки и филе были бы несъедобны. Эта кровь у меня на лице не содержала адреналина, что является заслугой моей меткости.

Я также был добр к природе. Управление их численностью означало спасение популяции оленей в целом, гарантируя, что у них будет достаточно пищи на зиму.

Наконец я был добр к обществу. Большой олень в кладовой означало много хорошего мяса для тех, кто жил в окрестностях Балморала.