Придерживая веко его носовым платком, она подняла на стол свою сумку, покопалась в ней – Троепольский наблюдал за Полиной со странным выражением лица, – достала длинный белый лист. Он был весь исчеркан красным и черным маркером.
– Вот, – сказала Полина с гордостью. – Я все обвела. Видишь, он ей по три раза в день звонил.
– Вижу, – согласился Троепольский, взял у нее лист, свернул его несколько раз и сунул в задний карман джинсов. – Полька, пойдем ко мне. Ну, ко мне ближе! Куда ты сейчас попрешься, в два часа ночи с разбитой физиономией! Ты на чем? На метро, что ли?
– На машине. Он удивился.
– Я же увез твои ключи!
– У меня всегда есть запасные.
– Гениально. Поедем ко мне. Спать хочется, и вообще…
– Ты ужасный эгоист, – непонятно зачем сказала Полина, – тебе хочется спать, и я должна почему-то ехать к тебе!..
– Потому что одну я тебя не отпущу и в твои Кузьминки не поеду. Как я оттуда буду выбираться? На твоей машине до первого гаишника?
– Тебе надо купить свою машину.
– Хорошо, – ответил Троепольский любезно, – но только утром. По ночам их не продают. И не возражай мне, ради бога, я устал как собака!
И тут он повернулся и куда-то ушел. Полина осталась одна в “большой комнате”, где работали программисты и кодеры. Нет, не одна, с собакой Гуччи на руках. Песик смотрел на нее укоризненно, очевидно, удрученный Полининым несовершенством.
Полина рассеянно погладила Гуччи по прическе и оглядела стол, за которым только что сидел Троепольский, а до этого сидел кто-то, ударивший ее прямо в лицо, в глаза, в скулу.
Стол как стол, ничего особенного, “улик” никаких, “вещдоков”, как это ни странно, тоже. Полина потрогала выгнутую спинку компьютерной мыши, передвинула стопку дисков – карандаш покатился, и она его поймала.
– Полька, давай. Пошли.
Полина рассматривала карандаш. Самый обыкновенный, гладкий и деревянный.
– Полька! – А?..
– Пошли. Третий час ночи!
Она еще посмотрела на карандаш и сунула его к себе в сумку. Он может ничего не значить, а может – все на свете.
Ей нужно домой, а вовсе не к Троепольскому. Ей нужно узнать, кто писал черным маркером “Смерть врагам” и как попал к Троепольскому в спальню договор с Уралмашем.
Если она все думает правильно, значит, она знает, чей карандаш выкатился из-за стопки дисков на столе Вани Трапезникова, и осталось узнать совсем немного.
Три часа, оставшиеся до утра, они почти не спали.
Полине было больно, и она маялась, так и эдак пристраивая голову, но пристроить не могла. Как только глаза закрывались, из темноты сразу появлялся кулак, летящий прямо на нее. На этот раз в нем был зажат карандаш, который метил ей прямо в зрачок, и она отдергивала голову в ужасе, понимала, что теперь-то уж точно не спастись, ни за что не спастись!.. Глаза слезились и казались странно горячими – прав Троепольский, надо было ехать в больницу, делать рентген, ночевать на продавленной больничной койке, ждать уколов – от всего этого она точно к утру померла бы!
Кроме того, Троепольский мешал ей ужасно. Изо всех сил она старалась не возиться, не двигаться и по возможности вообще не дышать, потому что он был слишком близко – на соседней подушке. Она знала, что он не спит, так же, как и он знал, что она не спит, но оба делали вид, что спят, – очень мило.
Часов в шесть она поднялась. Собака Гуччи, ночевавшая в кресле, встопорщила уши, зевнула, выбралась из-под клетчатого пледа и немедленно начала дрожать.
– Ты что? – не открывая глаз, спросил Троепольский.
– Мне надо домой, – пробормотала Полина виновато и натянула джинсы, – у меня очков нет, а я без них ничего не вижу.
– Ложись, – приказал он, – и не ерунди. Наденешь мои, они тебе подходят.
Это было абсолютно верно – его очки ей подходили.
– Мне все равно надо домой. Мне нечего надеть, и… Ты лежи, а я поеду.
– Ты мне надоела.
– Я знаю.
– Почему, черт возьми, я еще должен тебя уговаривать?! – спросил он и распахнул глаза – очень темные и очень сердитые.
– Не надо меня уговаривать.
Он сел, зевнул во всю молодую зубастую пасть и обеими руками пригладил назад длинные темные волосы. Полина Светлова отвела глаза.
Ей нужно посмотреться в зеркало. Ей нужно почистить зубы. Ей нужно чем-то замазать синяк, который наверняка выступил у нее на скуле! Еще ей нужно причесаться, принять душ, разыскать свои темные очки, чтобы было не так заметно, что вчера ее били, а самое главное, ей надо бежать!
Пока не поздно и как можно дальше от этого места, где сидит он, сердитый, сонный и голый, посреди смятой постели.
– И Гуччи надо покормить. У него… специальный рацион.
– А моцион?
– И моцион, – согласилась Полина. – Так что ты меня не уговаривай.
И он не стал уговаривать. Сидя в постели, он смотрел, как она собирается, торопливо закалывает волосы, роется в сумке, обувается и подхватывает свою драгоценную собаку, у которой рацион и моцион.
– Спасибо тебе, – сказала она уже от двери.
– Не за что.
– Я бы без тебя пропала.
– Конечно.
– Я приеду на работу часам к десяти. Нормально?
– Заехала бы в поликлинику, спросила бы, что у тебя с глазами.
– Я постараюсь.