Запасный полк

Первое утро, когда Мельник проснулся уже не командиром полка, а обычным резервистом, встретило его ранним прохладным солнцем. По привычке он быстро поднялся, плеснул из миски на лицо, тщательно вычистил сапоги и, как всегда осторожно, чтобы не разбудить своих, вышел, прикрыв за собой дверь.

Лагерь уже бодрствовал. Обычно суета подразделений не доносилась на окраину лагеря к офицерским домикам. Но Мельник как бы услышал всем существом и простуженные голоса старшин и молчаливую «работу» утреннего подъема, когда бойцы впопыхах навертывают портянки, кашляют, торопятся к построению, зарядке и пробежке. Это солдатское утро было так знакомо майору, что захотелось по привычке вытащить старые, но верные часы-луковицу и засечь время для одной, наугад выбранной роты, как он делал это в ушедшие годы своей капитанской молодости. Но он только усмехнулся.

Лагерь заволокла розовая утренняя дымка. Неподвижно застыли деревья, начинавшие желтеть, кустарник, в котором, казалось, еще зябко гнездился не разбуженный солнцем ночной холодок. Песчаная дорога, тронутая ночью дождем, хранила свежие следы колес — это на рассвете проезжали подводы с хлебом из бригадной пекарни. Капельки дождя отсвечивали на жухлых листьях, в них искрилось солнце, а влажная трава уже замутила блеск сапог майора.

День обещал быть погожим. Жизнь в полку и сегодня пойдет по давно утвержденному распорядку. Так же отправятся на занятия роты, затрещат на стрельбищах выстрелы и горнист будет дуть в трубу: «Попади, попади». Так же вечером протрубят «Отбой», и лошади по-прежнему будут пережевывать овес, разве что некому будет пропесочить нерадивого сержанта, который грязь в кормушках присыпал соломкой и решил, что командир полка побрезгает ручкой до дна копнуть.

Мельник шел гулким плацем. Здесь обычно происходили торжественные церемонии, гремели полковые митинги. С этой наспех сколоченной трибуны, обтянутой кумачом, нередко и сам он произносил речи, провожая на фронт маршевиков.

У распахнутых дверей продовольственного склада стоял заведующий — пожилой солдат Немец. Странная эта фамилия служила часто поводом для острот, но самого его не смущала нисколько. «Немец так немец, — говаривал он. — Абы не фашист».

Он приветствовал командира полка, неловко козырнув, а Мельник протянул ему руку и вошел в помещение. Здесь пахло хлебом и мясом. Мешки и ящики громоздились до потолка, медно-желтые коробки «второго фронта», как называли бойцы американскую тушенку, стеной стояли в углу. Буханки свежего темного хлеба, сложенные в штабеля, возвышались у весов.

— Ну что, Немец? — спросил майор, рассеянно просматривая лежавшие засаленные накладные. — Что скажешь? Кормишь?

— Кормлю, товарищ майор. Наше дело такое. С вечера до утра, с утра до вечера... Котлы кипят.

— Кипят?

— Так точно, товарищ майор.

Кто-то заглянул в дверь, но, увидев майора, тут же исчез.

— А ведь я уже ушел от вас, — вдруг сказал Мельник. — Уехал. — И он звонко щелкнул костяшкой счетов.

— Каждый поедет, товарищ майор, коли потребуется, когда команда будет. Что же с того? — подчеркнуто равнодушно проговорил Немец, и Мельник был благодарен ему за то, что тот не выражает сочувствия. Завскладом был, пожалуй, ровесник майора. Нестроевик, он с первых дней окопался в этом складе, вел дела аккуратно, все у него выходило в ажуре, остатков не обнаруживалось. Немец, несомненно, знал о том, что произошло в полку (он все знал раньше других), но виду не подавал: «Ничего, мол, особенного. Как я вас уважал, так и уважаю. Каждого из нас, даже меня, можно снять, если придраться. Пусть они не думают, что в этом «снять - назначить» весь смысл жизни».

Лесок, синеватой тучкой набегавший на лагерь с востока, встретил прохладной дремой и как бы звал вглубь, подальше от людей. Он был полон тонких запахов перегноя, свежей хвои. Воздух был влажным и терпким. Иван Кузьмич шагал меж деревьев, прислушиваясь к шорохам, к щебетанию птиц. Ветви опускались над ним, ласково трогали лицо, оставляя влажные следы. Все здесь было ново, незнакомо. И он подумал, что вот ведь ни разу за все время не был здесь. А жаль! Отличное место для раздумья!

Впрочем, неплохо бы этот лесок приспособить для боевой учебы подразделений. Отличный рельеф. Вон вдалеке небольшая ложбина, покрытая густым кустарником, левее — густой сосняк. Деревья затрудняют обзор местности, а если слева дать фланкирующий огонь пулемета, наступающим трудно придется, не один ляжет на пути к «вражеским» окопам.

Майор усмехнулся. Не слишком ли запоздал, стратег? Надо было раньше с протоптанной стежки шарахнуться в незнакомые леса и долы, от учебного плаца, от надоевшей высотки, прочь к неизведанным рельефам, к неожиданным, «заминированным», обработанным «вражеской» артиллерией местам.

Солнце пробивалось сквозь густую листву. В лесу стоял холодок, словно в сырой комнате. Опушка уже отливала желтизной. Казалось, что само солнце смелой кистью лучей мазнуло по деревьям да так и застыло на них до самого снега.