Запечатленный труд (Том 1)

"Верочка, можно у тебя ночевать?" - спросила Перовская за день или два до ее ареста. Я смотрела на нее с удивлением и упреком: "Как это ты спрашиваешь? Разве можно об этом спрашивать?!" - "Я спрашиваю, - сказала Перовская, - потому что, если в дом придут с обыском и найдут меня, тебя повесят". Обняв ее и указывая на револьвер, который лежал у изголовья моей постели, я сказала: "С тобой или без тебя, если придут, я буду стрелять".

Такова была душа Перовской, частица души ее, потому что только частица ее была приоткрыта мне: в то спешное время мы слишком поверхностно относились к психологии друг друга: мы действовали, а не наблюдали.

Она была женщина: ей могло быть больно, физически больно. Когда в черном арестантском платье во дворе дома предварительного заключения ее возвели на колесницу, посадив спиной к лошади и повесив на грудь доску с надписью "цареубийца", то руки ее скрутили так туго, что она сказала: "Отпустите немного: мне больно".

"После будет еще больнее", - буркнул грубый жандармский офицер, наблюдавший за всем поездом.

Это был тюремщик Алексеевского равелина, в котором немного спустя медленной смертью умерщвляли наших народовольцев, он же - последний комендант нашего Шлиссельбурга Яковлев.

На Семеновский плац привезли таким же образом остальных четырех первомартовцев: Желябова - крестьянина, создателя бомб, Кибальчича - сына священника, Тимофея Михайлова - рабочего и Рысакова - мещанина, эмблематически представлявших все сословия Российской империи.

На эшафоте Перовская была тверда всей своей стальной твердостью. Она обняла на прощание Желябова, обняла Кибальчича, обняла Михайлова. Но {279} не обняла Рысакова, который, желая спастись, выдал Тележную улицу и погубил Саблина, застрелившегося, погубил Гесю Гельфман, умершую в доме предварительного заключения, погубил Т. Михайлова, которого привел на эшафот.

Так умерла Перовская, верная себе в жизни и в смерти.

4. ЗНАЧЕНИЕ 1 МАРТА

Что бы ни говорили и что бы ни думали о 1 марта, его значение было громадное. Чтобы оценить его, необходимо припомнить, среди каких условий оно совершалось. Оно прервало 26-летнее царствование императора, который открыл для России новую эру, поставив ее на путь общечеловеческого развития; после векового застоя он дал ей громадный толчок вперед реформами: крестьянской, земской и судебной. И первая и величайшая из этих реформ - крестьянская - в экономическом отношении уже в самом начале не удовлетворила требования лучших представителей общества (членов редакционных комиссий) и литературы, а когда со времени ее осуществления прошло 15 лет и период славословий перешел в период критики, то журналистика открыто провозгласила ее проведенною под давлением поместного сословия, компромиссом, совершенно не соответствовавшим предположенной цели - "улучшения хозяйственного быта сельского сословия для правильного отбывания им податей и повинностей". Труды Янсона, кн. Васильчикова80 и других исследователей показали полное расстройство экономического быта крестьян: малоземелье, развитие сельского пролетариата и такое несоответствие крестьянских платежей с доходностью их земель, что князь Васильчиков уподоблял положение нашего крестьянства безвыходному состоянию французского сельского сословия перед революцией 1789 года и грозил России теми же бедствиями, которые разразились во Франции в конце XVIII столетия. Правительственные комиссии подтвердили и засвидетельствовали разорение народных масс. {280}

Другие преобразования под усилившимся влиянием противников реформ и реакции, проявившейся в самом императоре, были урезаны и искажены разными дополнениями, изъятиями, разъяснениями. Мало-помалу общественные силы и правительственная власть пошли врозь, общественные элементы потеряли всякое влияние на течение государственной жизни, на ход управления.

Неудовлетворенность в самом начале царствования части общества разразилась в 60-х годах общими волнениями студенчества и выразилась процессами Чернышевского, Михайлова81, каракозовцев, нечаевцев. Эти выражения недовольства вместе с волнениями, вызванными польским восстанием, послужили сигналом к обострению реакции, сторонники которой воспользовались ими как нельзя лучше: к началу 70-х годов разрыв между правительством и обществом был уже полный. С тех пор бунт части подданных против порядка управления, поддерживаемого государем, сделался, можно сказать, хроническим. Но каждое проявление этого бунта влекло еще тягчайший гнет, который в свою очередь вел к более острому отпору. В конце 70-х годов вся внутренняя жизнь России, вся ее внутренняя политика обратились в борьбу с крамолой. Явились генерал-губернаторства, военные суды, государственная охрана и немилосердные казни, но вместе с тем явилась эпидемия цареубийств. И в то время как государственная власть выставила все свои чрезвычайные средства для борьбы со злом, ни штыки сотни тысяч войск, ни толпа охранителей и шпионов, ни золото царской казны - ничто не уберегло повелителя 80 миллионов, и он пал от руки революционера.