Запечатленный труд (Том 2)

Но все это были эмоции, не выходившие за пределы эстетики. Жалкие обрывки естествознания, которые давались в институте, могли убить какой угодно интерес к нему; узкое понимание медицинского образования продолжило это равнодушие, а революционная жизнь и деятельность устранили все интересы, кроме общественных. И только в Шлиссельбурге, когда не стало ни людей, ни природы и изо всей вселенной остался клочок неба да небольшой кусок земли, только тогда мое отношение к природе изменилось и я сознала, что ничего не знаю о ней: не знаю ни истории неба, ни генезиса земли, ни состава и эволюции горных пород, из которых состоит крепостная стена и обломки которых попирает нога. Наклонишься ли к куче песка и возьмешь горсть, нагретую весенним солнцем,- не знаешь, что такое эти прозрачные кусочки, крошечные розоватые обломки и красивые блестки, тонкой струйкой сыплющиеся из руки. Вот трава, точь-в-точь такая, какая росла на кладбище в деревне; вот цветок, который я встречала в лесу, когда мы собирали ландыши,- и не знаешь названия, не умеешь обозначить их. Множество вопросов возникало в уме, и не было ответа на них.

Это поздно явившееся сознание встало во всей определенности, когда я прочла статью о Чатокуа; но сначала я пошла не по тому пути, по какому следовало. Поступая в крепость, я привезла с собой все медицинские книги, которые имела, и теперь думала прежде всего заняться повторением. Однако на первых же порах я поняла, что делаю не то, что надо, К чему мне перечиты-{126}вать патологию и терапию, когда нет надежды когда-нибудь применять на практике медицинские знания? Зачем повторять зады, которые не расширяют моего горизонта, когда есть области, совсем для меня неведомые?

Такой областью было естествознание, и я обратилась к нему.

В нашей тогда очень бедной библиотеке была прекрасная книга Ауэрсвальда "Ботанические беседы" 35 с иллюстрациями в красках. Я прочла ее с увлечением, а затем принялась за изучение растительных тканей под микроскопом. Микроскоп у нас был. Его купил для нас Гангардт за 50 рублей, заработанных товарищами за ограду, выточенную ими для братской могилы воинов, убитых при взятии Шлиссельбургской крепости Петром I, а необходимые реагенты доставлял бывший тогда тюремный врач Ремизов, очень внимательный ко всем нашим нуждам.

К тому же времени относится и мое занятие химией: я вновь прошла богатый содержанием учебник Менделеева "Основы химии", так много давший мне в университетские годы. Но все это не удовлетворяло меня; хотелось живого слова, указаний более сведущих товарищей.

Среди нас был естественник, арестованный в 1887 году незадолго до окончательных экзаменов, И. Д. Лукашевич.

Как студент, он подавал профессорам большие надежды, и его хотели оставить при университете. Владея методами научного исследования, он обладал такими полными и точными знаниями, что мог дать совершенно определенные ответы на все вопросы по своей специальности. Скромный по отношению к себе, он, как настоящий ученый, не был скор на обобщения и был осторожен в принятии научных гипотез и вместе с тем с очаровательной готовностью делился своими знаниями с каждым, кто обращался к нему за помощью.

К нему обратилась и я, прося прочесть ряд лекций и помочь в практических занятиях по естествознанию. Лукашевич пошел на это, а в качестве слушателей ко мне присоединились Новорусский, Морозов и отчасти Панкратов: Новорусский - потому, что он был совершенно не знаком с естественными науками, так как образование {127} получил в учебных заведениях духовного ведомства, а Морозов - потому, что с детства увлекался природоведением и никогда не уставал слушать то, что в этой области ему было уже известно.

Лукашевич Иосиф Дементьевич

Поместившись вместе с Морозовым в пятой "клетке" с самодельной большой классной доской для рисунков, Лукашевич мог иметь слушателей в смежной, шестой "клетке", куда приходила на прогулку я, и в первом огороде, который занимали на этот час Новорусский и Панкратов. Так прошли мы курс по зоологии беспозвоночных, пользуясь учебником Гертвига, и курс ботаники, по которой в библиотеке уже было несколько хороших пособий. Золотые руки Лукашевича создавали для иллюстраций изящные модели из японского воска; его {128} медузы и сальпы были восхитительны, а гистологические препараты и многочисленные рисунки делали все наглядным.