Запев. Повесть о Петре Запорожце

— Извозчик ждет. Я скоро назад. Мамочка считает, что тебя должен посмотреть профессор Кальян. Ведь ты его помнишь?

— Зачем столько врачей? — запротестовал Владимир Ильич. — Меня уже смотрел знающий доктор и определил воспаление легкого. Я чувствую себя много лучше.

— Не спорь, Володя, — ласковым прикосновением руки остановила его Мария Александровна. — Так будет правильней. Прошу тебя.

И он покорился.

Профессор Кальян, представительный человек с редкими волосами на круглом черепе и дремучей бородой, долго выстукивал Ульянова. Выводы его полностью совпали с выводами ординатора Кноха.

Петр слышал, как уже в коридоре профессор сказал:

— Наберитесь терпения, дражайшая Мария Александровна. Все опасное позади. Организм у Владимира Ильича отменный, он и не с такими хворями справится. Да-с. И скажите спасибо его приятелям и приятельницам. Важно остановить болезнь в самом начале, помочь медицине на первой ступени. Сие они и сделали…

Вероятно, после этих слов Мария Александровна стала внимательнее присматриваться к тем, кто окружал ее сына.

С Сильвиным она сразу нашла общий язык. И немудрено: Михаил простодушен, привязчив, любопытства своего прятать не умеет. Ему все знать надо, во всем участвовать.

Петр не так открыт и легок, как Сильвин. Поэтому Марии Александровне самой пришлось задавать ему вопросы. Узнав, что Запорожец немалое время жил в Сибири, в Томске, она обмолвилась:

— А ведь и мы могли оказаться там…

Но тут же, спохватившись, перевела речь на другое.

Обмолвка эта засела в памяти Петра, поэтому чуть позже, воспользовавшись удобным случаем, он заговорил об этом с Анной Ильиничной.

— Да, — подтвердила она. — Восемь лет назад, когда… не стало Саши, — голос ее дрогнул, — а я получила высылку в Восточную Сибирь, мама решила ехать со мною. Но Володе надо учиться! Он тогда заканчивал гимназию. Было известно, что в Томске должен открыться университет; более того, он уже построен и не начинает занятий лишь из-за каких-то административных препятствий… Впрочем, Петр Кузьмич, вам, как бывшему томичу, об этом лучше знать.

— Да уж, — с охотой согласился он. — Ведь университетский корпус строил и мой батько.

— Вот как? — удивилась Анна Ильинична. — А ну-ка расскажите.

И Петр, радуясь ее интересу, начал рассказывать об отце, о его друзьях, о Томске. Потом вдруг спохватился:

— Я ведь вас на полуслове перебил, Анна Ильинична. Извините, неудобно получилось.

— Напротив, удобно, — возразила она. — И полезно. Без прошлого нет человека в сегодняшнем дне.

— Тогда вернемся в прошлое, — нашелся Петр. — Вы говорили, что Томский университет вот-вот должен бь открыться…

— Совершенно верно. Думая о Володе, мама стала добиваться, чтобы под гласный надзор полиции я попала именно в Томск. Так было бы лучше для всех нас. Мама обратилась с прошением в департамент полиции. Но… в конце концов вопрос решился иначе, чем мы предполагали. Мне разрешили поселиться в Кокушкино, у деда Александра Дмитриевича, маминого отца. От Кокушкино до Казани сорок верст. Володя тут же поступил в Казанский университет.

С Анной Ильиничной хорошо и разговаривать, и молчать.

— Вот, почитайте, — прощаясь, передала она Петру небольшую папку. — Это перевод драмы Гауптмана «Ткачи». Мне хотелось бы услышать от вас, как я его сделала.

— Ты ведь, Анюта, ехала к… больному, — услышав их разговор, вмешался Ульянов. — А что везла? Впрочем, это тоже… лекарство. Если не от воспаления легких, то… от насморка. Да ты не обижайся. Я шучу. Твои «Ткачи» как раз… ко времени.

В ту ночь у постели больного дежурили мать и сестра. Днем их подменяли Невзоровы и Якубова. Потом вновь настала очередь Крупской и Петра.

Петр принес перевод «Ткачей».

Марии Александровны дома не было, она ушла к Чеботаревым. Шарлотта Оттовна отправилась в лавку за продуктами. Ее сыновья еще не вернулись из гимназии. В комнатах было тихо, тепло, свободно.

— Ну и что скажете? — спросила Анна Ильинична, принимая папку.

Петр не знал, как читается драма Гауптмаиа в подлиннике, вероятно, куда более тяжеловесно, нежели в переложении Ульяновой, но выбор произведения ему очень поправился. Судя по всему, русские текстили живут еще хуже, чем немецкие. И хорошо, что в драме немало выражений, которые взяты из российского обихода. Они помогают принять чужое как свое кровное.

Петр сказал об этом Анне Ильиничне. Еще он сказал:

— Именно такое произведение ждут в рабочих кружках. Да вот и Надежда Константиновна подтвердит. Она тоже успела прочесть.

— Перевод действительно очень живой, — поддержала Петра Крупская. — Я думаю, рабочим он будет близок и понятен. Могу даже представить, как мои ученики пустят его в дело.

— Интересно, интересно, — подбодрил ее Ульянов. — Так как же?