Запев. Повесть о Петре Запорожце

— Да поймите вы… — с трудом сдерживая горячность, снова заговорил Ульянов. — Сделав один шаг, надо делать и другой, и третий! Иначе мы скатимся к первобытному демократизму. Наши российские условия таковы, что никакая организация в них не выживет, если она будет руководствоваться только уравнительными соображениями. Следует думать прежде всего о потребностях дела. А они не просто указывают путь к полной централизации, они вопиют о ней!.. Да, доверие нужно крепить равенством. В этом я со Степаном Ивановичем премного согласен. Но согласен я с ним в другом: любая власть, маленькая или большая, не дает равенства, если она только власть. Мы же строим свои отношения не на власти, а на согласованности, на единых стремлениях и усилиях. Речь идет не о крушении нашего товарищества, а, напротив, о его усилении. Я бы сказал, о партийности. Без нее мертва любая организационная структура…

Ульянов говорил бурно. Чувствовалось, что он задет нелепым протестом Радченко. Но, как всегда в таких случаях, Владимир Ильич не просто отстаивал свою позицию, он еще и развивал ее.

Петр старался не упустить ни одного слова, ни одного поворота мысли Старика. Он чувствовал его правоту, а еще острее — искренность.

И снова разговор вернулся к координации работы распорядительной тройки и районных руководителей. На этот раз — в практическом плане. В Невский комитет были вкдючен Ляховский, в Заречный — Гофман и Тренюхин, в Московско-Нарвский — Цедербаум.

Когда пришло время прощаться, Юлий Осипович подошел к Петру:

— Теперь мы с вами в одной упряжке. Будем жить…

5

Антонина писала Петру часто. Поначалу она держалась с ним свойски, называла по имени. Не особенно выбирая слова, сообщала: родитель, бросив на нее двух малолетних ребятишек и сестру-подростка, пустился во Владимир на заработки, да заработков тех покуда не видать. Хорошо, в деревне Родионовой, где они живут, много шпикарей. За небольшие харчи шпикари дают ворсить половики, делать другую подсобную работу. Так что печаловаться не о чем — еда есть, крыша над головой, пусть худая, тоже. Есть коза по имени Хавронья. Жрет все, что попадется, не хуже свиньи, за то ее так и прозвали. Коза молочная, сосцами по земле чиркает. Есть еще три курицы и поросенок. Бог даст, нагуляют к зиме жиры, будет какое-никакое подспорье…

Получив от Петра двенадцать рублей — больше, чем Антонина получала в месяц на бумагопрядильне Кенига, — затем еще десять, она вдруг принялась величать его многоуважаемым Петром Кузьмичом, перестала откровенничать, перешла на какой-то странный язык. В ее письмах начали попадаться мудреные выражения: «Не милосердствуйте так, чтобы милосердие мешало…», «Вы стоите на высоком берегу жизни, а мой с него едва ли видать», «Мы объяты рекой времени, из которой нет выхода», «Я чувствую себя неудобно по отношению к Вам, клянусь Марксом…»

Петр терпеливо встретил эту перемену. На удалении все кажется иным, теряет реальность: участие можно принять за благотворительность, любовь — за чувство жалости, нежность — за насмешку. Вот и Антонина мечется, не знает, как поставить себя с ним.

И он написал ей:

«Милая, милая Антося! Давай будем относиться друг к другу, как прежде, — верить и не прятаться улиткою в скорлупу. Мне доставляет невыразимое удовольствие сделать что-то для тебя и твоих близких. Не надо видеть за этим умысел. Любой берег высок, если на нем стоит человек, всем сердцем желающий высоты. И река времени не так безысходна, как может показаться. Я верю, что мы скоро увидимся. Я очень хочу этого…»

В ответ Антонина прислала засушенный листок клена, похожий на ладонь с растопыренными пальцами, и попросила: «Сделайте для меня свой снимок, чтобы я совсем Вам поверила…»

И Петр, не откладывая, пошел на Вознесенский проспект, который начинался за углом Мещанской, в фотографию Везенберга. Сюда он захаживал и раньше. Везенберг, немолодой уже человек, с лицом, согретым мыслью и не угасшими еще страстями, делал не только снимки, но и фотокопии с портретов великих людей. В том числе — Маркса, Энгельса, Плеханова… Качество его работы всегда отменное: прекрасная бумага, прекрасная фотопись, не хуже типографских оттисков. Петр приобрел эти снимки на деньги организации партиями. Затем, их распространялись в кружках.

Везенберг догадывался, для чего Петру нужны фотокопии, и Петр догадывался, что перед ним не просто владелец первоклассной фотографии, коммерсант, но далее общих разговоров они не шли.

Вот и на этот раз, увидев Петра, Везенберг решил, что его давний знакомый; пожаловал за фотокопиями. Несколько удивился, поняв ошибку. В отступление от правил сам встал к аппарату.

— Кто будет смотреть на ваше изображение? Барышня?

— Разве это имеет значение?

— И очень большое, — улыбнулся Везепберг. — Барышня смотрит сначала чувством, а потом глазами. В первую очередь ей требуется облик, созвучный душевным идеалам. Но и в деталях мелочей быть не должно: одним подавай брито, другим — стрижено. Какие склонности у вашей знакомой?

— Не знаю, — растерялся Петр.

— Тогда я поставлю вопрос иначе: какого она рода, звания?