Запятнанная биография

Я не верю Рае и не хочу верить. В этом доме есть одна особенность — здесь никто никогда не лжет, даже по мелочи, и ничего не скрывают друг от друга. Есть дома, где при видимой чистоте и блеске замечаешь заткнутую где-нибудь за трубу грязную хозяйственную тряпку, давно немытый труднодоступный закоулок в ванной, так и в отношении людей: в привычном, казалось истинном, вдруг промелькнет фраза, взгляд, интонация, свидетельствующие о том, что за видимым, внешним существует и другое — обычно худшее, чем видимое. У Петровских этого не было никогда. Как постоянная температура и свежий воздух, необходимый для Валериана Григорьевича, страдающего астмой, в уютной красивой квартире неизменно сохранялась атмосфера доверия и любви. Я, привыкшая в своей семье вечно что-то утаивать, хитрить, недоговаривать, чтоб не вызвать неожиданного гнева Веры, и считавшаяся потому закоренелой врушкой, первое время была просто ошарашена неизменной откровенностью Олега.

Олег на даче ушел в лес думать, вернулся скоро, задыхаясь от бега, спросил:

— Роджер дома?

Пропал старый глухой и бестолковый пудель.

Оказалось, Олег крикнул Роджера с собой, возле станции велел ему ждать, а сам через переезд пошел в магазин за сигаретами. Очередь была большая, пока выстоял, прошло с полчаса. Роджера на месте не оказалось.

— Как же ты мог? — только и сказала Елена Дмитриевна.

Все бросились на поиски, а я, когда остались вдвоем, упрекнула:

— Зачем проболтался, что взял его, ведь никто не видел? Теперь Елена Дмитриевна переживать будет, а так — пропал и пропал. Он ведь уходил уже с участка умирать.

Роджер действительно последнее время проявлял упорное стремление уйти. Подрывал забор, скулил возле калитки, и Валериан Григорьевич высказал предположение, что пес хочет встретить смерть в одиночестве, что у собак так бывает.

— Да как же я иначе мог, я ведь действительно его брал? — удивился Олег.

Роджера к вечеру привели соседи, нашли его в лесу, лежал под березой, а через неделю он все-таки ушел, оставив клок шерсти на рейке забора. Я часто потом думала, каким же сильным был тот непонятный нам зов, если, собравшись из последней своей немощи, Роджер преодолел высокий штакетник и из ласкового, заботливого мира ушел в сырой сумрак оврага, заросшего елями.

Прошло два года с той счастливой весны, теперь понимаю — какой счастливой, и я, как Роджер, ушла, оставив любящих и разлюбивших, предавших меня и преданных мною, и так же, как несчастного того пса, ничто не могло остановить, но только была разница: собака слышала зов и шла на него, а меня гнали стыд и отчаяние.

За десять минут до обеда торопливо записала в толстую клеенчатую тетрадь сон. Бред какой-то дурацкий, но Олег наконец убедил меня, что ставит на мне грандиозный эксперимент, что результатом его будет одна поразительная вещь и что от меня требуется только одно — не халтурить.

Кроме постоянной своей, непонятной мне работы он попутно занимался еще чем-нибудь. Обычно носился с какой-нибудь фантастической идеей, сейчас это был «феномен сновидений». Валериан Григорьевич называл его эфором, говорил, что в древней Спарте были такие люди, эти самые эфоры, в их обязанность входило видеть сны и толковать их.

Он посмеивался над Олегом, но из заграничных поездок привозил ему специальные книги и журналы, и один раз они так пылко спорили из-за каких-то опытов Клейтмана, что понятно было, что Валериан Григорьевич и сам осведомлен в «феномене». Да и Олег во время спора кричал:

— Ведь ты же ученый, ты же занимаешься проблемами эволюции, так неужели ты не понимаешь, что сновидения в парадоксальной фазе выполняют функцию «сторожа», защитника организма?

Мне бы слушать их внимательно, мне бы стараться понять, как бы пригодилось потом, когда мучили по ночам кошмары, как помогло бы разобраться в себе. Но я обсуждала длину юбки с Еленой Дмитриевной или скучливо рассматривала модные журналы.

— В медицине — да, — наслаждаясь своим спокойствием и пылкостью оппонента, соглашался Валериан Григорьевич, и его прекрасные глаза, увеличенные мощными стеклами очков, как бы ширились, занимая все пространство лица, — абсолютно с тобой согласен. Но психоаналитические толкования — это метафизика, друг мой, метафизика чистейшей воды.

В такие минуты, разглядывая его сухие, глянцевые, смуглые скулы, высокий купол черепа, твердый, чуть раздвоенный подбородок, украшенный белоснежным клинышком узенькой бородки-кисточки, я думала о том, как он красив в своей старости, да и не старости вовсе, а просто особом человеческом облике, принятом считать старостью. И мне уже не казалось, что Елена Дмитриевна нежностью рук и шеи, гладкостью лица и густотой пепельных волос оскорбительно молода рядом с ним, а Олег годится во внуки.