Записанное не пропадает

Ночь шествует по планете, движется с востока на запад, погружает в сон одну страну за другой. В ночи трудятся машины, накапливая электронные сигналы, приходят одно за другим сообщения. Камчатка и Якутия предпочли Зарека, Япония — Гхора, Индонезия — Зарека, многолюдный Китай — на три четверти ва Гхора. Теперь Зарек отстал, он далеко позади. Лада не знает, радоваться ей или горевать.

На очереди Индия — родина Гхора. На земляков он возлагает большие надежды, думает закрепить победу.

Но Индия голосует вразнобой и даже с преимуществом Зарека, а Сибирь выравнивает шансы. Голосование как бы начинается сначала. Решают Россия, Африка, Европа.

Лада достает из ратоприемника ужин, ставит перед Гхором, уговаривает поесть. Он отворачивается, и Лада не притрагивается тоже. Стоит за спинкой кресла, обнимает мужа, подбадривает, а сама себя терзает: «Неужели мой голос решающий? Вот ужас-то! Лучше бы воздержалась!»

Небо за окном синеет, лиловеет, чернеет. Днем сели они к телевизору, вот уже и глубокая ночь, стынет ужин на столе, а диктор все говорит, говорит, называет миллиарды, миллионы голосов, зачем-то еще тысячи.

В общем, Ближний Восток против Гхора. И Восточная Африка. И Урал. И Кавказ. И Украина. И Москва.

Поворачивается планета навстречу завтрашнему дню.

Еще через час заканчивается подсчет в Восточной Европе и Конго. Еще через час — в Западной Европе, Алжире, Гвинее, Сахарской федерации. Соотношение такое же, как в Москве.

В пять утра Гхор, молчаливый и горестный, выключает телевизор. Гаснет экран, тускнеет диктор, замолкший с разинутым ртом. Обе Америки, Луна и планеты уже не изменят результата. Оказалось, что средние люди — не дети. Они подумали, разобрались, приняли решение. Вариант Гхора их не устраивает, и потому не устраивает Гхор в роли главы Совета. Покой и прогресс приятны всем, но большинство не хочет платить короткой жизнью за короткий рабочий день.

С мрачно сжатыми губами Гхор молча ложится на диван, голову кладет на руки, неподвижным взором смотрит на потолок.

Рядом присаживается жена, победившая и нисколько не торжествующая, переполненная жалостью и не находящая слов утешения.

Чем утешать? Не клеветать же на людей: «Милый, толпа глупа, она предпочитает посредственность. Зарек сродни ей, а ты выше на две головы, вот тебя и не поняли».

Нет, потакать не надо, и не будет Лада фальшивить. Пусть Гхор сам откажется от заблуждения, выберется своим умом из тупика.

Но и торопить события нельзя. Рано сейчас критиковать. Сегодня Гхор устал, измучен, он только обозлится на поучения.

Молча и робко гладит Лада плечо поверженного титана. Он отдергивает плечо. Ласка не облегчает боль.

«Но все-таки так лучше, — думает Лада, — Лучше поражение сегодня и исцеление завтра, чем победа по недоразумению, многолетняя напрасная борьба и горькая слава гения, не понявшего ход истории. Лучше перестрадать сегодня».

Трудно быть женой великого человека…

И финал.

Торжество по случаю старта межзвездной экспедиции. Путь неблизкий: 114 световых лет до некоей звезды, откуда пришли сигналы разума. Но космонавты избавлены от столетнего полета, даже со всеми сокращениями по теории относительности. Космонавты полетят в ратозаписи. Запишутся сегодня, а через сто с лишним лет выйдут из ратоматора в подлетающей к цели ракете.

Среди посланцев Земли Ким.

Проводы в зале ратокомбината. Ким, Том и Нина, Сева Лада с Елкой за столиком. Устаревший, в сущности, обычай-всякое событие отмечать обильной едой. Наверное, он сохранился от первобытных времен, когда обильная еда сама была событием, нечастым удовольствием.

Но межзвездникам не до еды. И напрасно взывают роботы, катающиеся между столиками: «Уезжающие, высказывайте желания. Уезжающие, подаем любое блюдо».

Кто-то требует вина из музейных погребов, кто-то свежие плоды манго из Калимантана. Но жевать и пить не хочется в последние земные минуты. Индонезиец, поковыряв фрукты, спрашивает, можно ли показать мангровые рощи на экране. Предложение приходится по вкусу. И остальные решают взглянуть в последний раз на родные края. Планета показывает многообразные свои лица: кому аргентинскую пампу, кому — мрачную тайгу, кому — дымящуюся Этну, кому Лондон с моросящим дождичком. А Ким заказывает самое близкое — кирпичные зубцы Кремля.

По две минуты на каждый заказ. И то час с лишним.

Но улетающие чувствуют, что не насмотрелись.

И вдруг:

— Внимание!

Все оборачиваются к столику, за которым Зарек шепчется с начальником экспедиции. Но курчавый профессор не торопится кончить беседу. А вместо него на трибуну поднимается некто широкогрудый, осанистый и моложавый, с задорной русой бородкой и лукавыми глазами. Кто такой? Зачем? Лицо какое-то знакомое.

И те, кто посообразительнее, встают с криками:

— Ура! Ура молодому Ксану!

Вышло по Ксану: жизнь выдается всем, стало быть, и ему, первому из записанных.

Записанное не пропадает.