Записки. 1917–1955

На следующий день очень упорные прения произошли у нас с Оберучевым об обмене на фронте здоровых военнопленных. Переубедить его нам не удалось. Он продолжал считать этот обмен возможным, и в конце Конференции выступил с заявлением, что, хотя он, в виду определенного указания нашего Военного министерства, и присоединяется к нашему заявлению, но по существу его, как представитель революционной демократии, считает возможным его разделить, и по возвращении в Россию постарается добиться пересмотра этого вопроса (кстати, отмечу, что обратно в Россию он не вернулся).

Переговоры наши с Фридрихом закончились, в общем, мирно, и он предложил Калишевскому обменять сряду по пяти офицеров индивидуально и сверх их предложил еще Калишевскому интернировать Юшу, о котором я считал говорить неудобным. По поводу его у меня был разговор с Фридрихом, который знал Юшу по переписке: жалобы на начальство лагеря было немцами запрещено приносить, поэтому Юша подал Фридриху прошение, в котором спрашивал, правильны ли такие-то и такие-то распоряжения. Написано это прошение было так, что Фридрих не мог наложить на Юшу никакого наказания и, наоборот, должен был признать Юшу правым, почему в разговоре со мной и отозвался очень лестно о его уме.

30-го в общем собрании были проведены многие постановления, причем были повторены публично многие обвинения, по которым неофициально уже объяснились и выяснили, что будет устранено, а что и впредь останется. Все делегации привели, как в этом заседании, так и 1-го ноября, все не принятые их предложения, так что протоколы этих заседаний отразили довольно полно не только то, что было сделано, но и то, что осталось в области пожеланий.

Вечером, 1-го, мы устроили торжественный обед в H^otel d’Angleterre в честь датчан. Обед прошел очень весело и оживленно. Довольно много говорили, и засиделись до тушения в залах огней, после чего продолжали еще дружескую беседу в русской компании в наших комнатах до поздней ночи.

Наконец, 2-го ноября состоялось торжественное закрытие Конференции – чинное и быстрое, в котором только были выслушаны благодарности всех делегаций. После закрытия были еще только прощальные обеды у Мейендорфа и Потоцкого, и Конференция закончилась. После этого нам пришлось, однако, объездить еще с Мейендорфом все союзные миссии, дабы осведомить их о ходе Конференции. В это время отношение к России союзников было уже недоверчивым, и посему не могу сказать, чтобы эти визиты были приятны. Нам приходилось объяснять наши постановления. Впрочем, во всех миссиях, кроме итальянской, разговоры были вполне корректны. Только итальянский посланник Кароббио оказался очень агрессивным и стал упрекать нас в уступчивости в отношении наших врагов. Впрочем, опровергнуть его не стоило нам труда.

Обострение в России экономической борьбы и удорожание производства поставили на очередь два вопроса, связанные с помощью военнопленным. С Датским Красным Крестом и с Русским комитетом в Швеции обсуждали мы вопрос о печатании в Швеции и Дании русских книг. В Швеции эта мера начала осуществляться, и около 10 русских книг там и было напечатано, но затем прекращение получки денег из России заставило приостановить это печатание. По той же причине не удалось ничего сделать и в отношении выпечки в Дании хлеба из муки, которую должны были доставлять сюда американцы. До отъезда нашего из Дании мы сделали еще доклад в общественном комитете о результатах Конференции. Говорили мы все, после чего о положении военнопленных говорили еще и некоторые из интернированных.

6-го ноября, вечером, наша делегация отправилась в Христианию, где тоже должна была состояться Конференция по вопросу об интернировании в Норвегии. Всех нас очень торжественно проводили, но уже в поезде я узнал, что оставшийся в Копенгагене Шклявер оставил у себя мой паспорт, данный ему для визирования, и посему мне пришлось заночевать в Гельсингере, а утром вернуться обратно в Копенгаген. Так как по темпу Копенгагенской работы мы рассчитывали, что в Христиании Конференция закончится в день-два, то я решил, что уже туда не стоит ехать и что присоединюсь к коллегам уже в Стокгольме. Потом уже оказалось, что эта Конференция продлилась не то 4, не то 5 дней, ибо норвежцы хотели раздуть ее значение и всячески затягивали ее занятия, вследствие чего, то, что могло быть сделано в полчаса, тянулось целый день. В Стокгольме мои коллеги не могли об этом затягивании говорить спокойно.

8-го ноября 1917 г. прочитали мы в газетах первые известия о захвате власти большевиками, пока еще очень неопределенные. Как-то никому тогда не верилось, чтобы этот захват мог оказаться длительным.