Записки. 1917–1955

23-го августа я был посаженным отцом на свадьбе сестры милосердия Петровской с младшим доктором лагеря Туксеном. Моя роль свелась к тому, чтобы отвести невесту в церковь и затем проехать на квартиру отца молодого и выпить там за здоровье молодых стакан вина. Через год они уехали на Яву, где он и проработал 5 лет. В Дании было перепроизводство врачей, а в Голландских колониях их не хватало. Врачом Туксен был посредственным, но человек хороший, и супружество их оказалось счастливым. Переписка с ними продолжается у нас и посейчас.

Только в первых числах сентября нашли мы квартиру в городе, уже на окраине, на Straudvey. Была она в 5-м этаже, из 2-х спален, гостиной и столовой. Вид из окон был прекрасный, до моря включительно. Минусом квартиры было отопление чугунными печами, большей частью торфом. За ночь печь прогорала, и утром бывало совсем холодно. В дни же, когда ветер дул с севера, квартиру совсем выдувало, и по утрам у нас в спальне бывало, подчас, не больше 5 градусов. Двойные рамы были только до середины окон, стены местами тоненькие, и посему приходилось прибегать ко всяким ухищрениям, чтобы согреть комнаты. Ванной пользоваться зимой не приходилось, ибо жечь для нее газ было запрещено. Только после окончания войны начались в этом отношении послабления. Так как каменный уголь получался во время войны только из Германии и в очень ограниченном количестве, то цены на него очень поднялись, и государство пришло на помощь населению, приплачивая часть его стоимости, а также газа и электричества, но в ограниченном количестве. В зависимости от числа членов семьи, каждый имел право на несколько мешков угля по льготной цене. Газ и электричество в определенном количестве оплачивались очень дешево, следующее количество умеренно, а за дальнейшее тариф был драконовский. Мы обычно только немного заходили во вторую категорию. По карточкам отпускались хлеб, масло, сахар, чай, кофе. Труднее всего было с маслом. Но тут нам помогли наши одинокие друзья, живущие в гостиницах, передававшие нам иногда излишек своего масла. С маслом было неважно и потому, что выдавали его со складов, где оно лежало иногда довольно долго и воспринимало запах рыбы. Иногда оно становилось, благодаря этому, прямо несъедобным. У нас этой зимой была еще прислуга – как и в Снеккерстене, – хотя и с небольшими перерывами. Тем не менее, непривычка к физической работе сказалась на жене, у которой к весне 1919 г. появились нелады в сердце.

Питались мы в ту зиму вполне достаточно, хотя и однообразно, ибо приходилось считаться с ограничениями в масле и сахаре. Переехали мы в эту квартиру 14-го сентября, потратив несколько дней на ее очистку. Кстати скажу, что при чистоте, в общем, датчан, у них были некоторые своеобразности, с которыми мы не могли свыкнуться. Например, сами они мылись очень редко – баня и ванна многим были одинаково незнакомы. Умывальник, ночной горшок и ведро вытирались одной тряпкой, но наряду с этим стекла, окна и полы всегда блестели.

В Копенгагене я застал только что приехавшего из Петрограда Чаманского, рассказавшего про ликвидацию старого Красного Креста, про то, как были арестованы Покровский, Ордин и он, и как затем само Главное Управление было закрыто. Сам Чаманский сумел, впрочем, поладить с большевиками и вывез с собой значительные суммы. Уже гораздо позже я узнал, что приезжал он с большевистским дипломатическим паспортом и что связи с большевиками у него были и значительно позднее. В этот раз он пробыл в Дании недолго: в первый раз он вывез из России жену и сына, и вернулся обратно за своей дамой сердца, на которой он и женился через год, получив во Франции развод.

В конце сентября вышла моя брошюра о Финляндии, и мы с Калишевским развезли ее по миссиям и местным властям. Между прочим, американский представитель Грант Смис в разговоре оказался большим антисемитом, выразившись про наших евреев-банкиров, что они «empester[12] l’H^otel d’Angleterre».

24-го пришло известие о смерти в Пятигорске Саши Охотникова. Там собралась вся семья жены. Александра Геннадиевна выбралась туда из Березняговки, где все постройки были уже уничтожены динамитом. Склеп был открыт и кости Платона Михайловича (Охотникова) были выброшены. Потом их собрали дворовые и положили обратно. Вслед за нею приехали в Минеральные Воды Снежковы и Саша, а еще позднее перебрались туда из Петрограда и Даниловские, кроме самого Глеба, оставшегося в столице. Прожив скоро в Пятигорске небольшие остававшиеся у них средства, они все принялись за самую разнообразную работу. Снежков стал сапожником. Александра Геннадиевна начала давать уроки английского языка, сестры жены поступили кельнершами в рестораны. Наконец, Саша продавал мороженое, которое выделывали его сестры. Здоровье Саши было уже неблестяще, и врачи предписали ему воздержание от всяких эксцессов, но он не подчинялся их указаниям, и вскоре у него сделалось кровоизлияние в мозг, от которого он через сутки и умер.