Записки

Отец мой меня встретил некоторым для меня прискорбным выговором: «Хорошо ты пишешь реляции (ибо я ему писал о происшедшем со мной в мачинской баталии). Но в реляции, припечатанной в газетах, того нет; каждый, кто отличился, всякий именован, но ты с прочими помещен в списке, что был примером храбрости и мужества; рекомендованные награждены орденами, золотыми шпагами с надписью «за храбрость», а тебе с прочими назначен одобрительный лист за подписанием кн. Н. В. Репнина». Больно мне было услышать таковой выговор и несправедливость, от начальства мне оказанную; но, к счастию моему, кн. Г. С. Волконский при отъезде моем в отпуск, как он был корпусной мой командир, дал мне аттестат с прописанием всего, до меня касающего во время мачинской баталии. Показав оный отцу моему, я достаточно его удостоверил, что писал я неложно и не был самохвал.

Полк десятибатальонный Екатеринославский был раскассирован и остался по-прежнему в 4-х батальонах, как и все прочие гренадерские полки; офицеров и нижних чинов разместили по другим полкам, а штаб-офицерам велено прислать в военную коллегию прошения, кто в какой полк пожелает быть помещен. Для чего я и отправился в С.-Петербург, и так как кн. Репнин был там, то и хотел просить его утвердить своим подписом аттестат, данный мне кн. Волконским, по которому мог бы я требовать награждения.

Прибыв в С.-Петербург, увиделся я тогда с служившим при банке И. С. Захаровым, по соседству деревень отца моего сделавшимся ему коротким знакомым. Когда сказал я ему о причине моего приезда, то он говорил мне, что он хороший приятель Панкратьеву, управлявшему канцеляриею князя Репнина, и просил вверить ему мой аттестат для показания и требования от него совета, как с ним поступить. Я не расчел, что Панкратьев, писав реляцию, не захочет признать свою ошибку, и без малейшего сомнения аттестат ему [Захарову] отдал.

На другой день приезжаю к Захарову, который мне сказал, что Панкратьев удивляется данному мне аттестату кн. Волконским, ибо-де он вас не рекомендовал. Несмотря на то, решился я ехать к кн. Репнину и с самим им объясниться, что на другой день и исполнил. Приехал я поутру к князю часов в десять; пред кабинетом его Панкратьев меня встретил и спросил, что мне угодно. Я ему сказал о моей претензии; но он, как и Захарову, говорил, что кн. Волконским я не рекомендован, и просил идти с ним в канцелярию. Пришед туда, показывает рапорт кн. Волконского, в котором он рекомендовал лично только при нем бывших, но что он утверждает в донесении справедливую рекомендацию карейных командиров. Тогда я сказал: «Посмотрите рапорт карейного моего командира». В котором он [Панкратьев] увидел, что рекомендация мне во всем согласна с полученным мною аттестатом. На это Панкратьев сказал, что делали представления к награждению только тех, кого корпусные командиры рекомендовали лично[149]. «А затем вы получить не можете более ничего», — прибавил он. «Как бы то ни было, — сказал я, — прошу о мне доложить его сиятельству; по известной его справедливости, он не откажет удовлетворить в моем требовании».

Панкратьев вошел в кабинет к князю [и], быв там с четверть часа, позвал меня к нему. Как скоро я вошел, то князь, не дав мне вымолвить ни слова, сказал: «Здравствуйте, мой друг; это вы, который мною в мачинской баталии посыланы были атаковать гору? вы то исполнили как храбрый офицер и добрый слуга ее величества (и выхвалял меня минут с пять). Да вы, мой друг, и награждены». — «Ваше сиятельство, я видел себя в списке награжденных одобрительным листом». — «Как, мой друг, вы этим недовольны? Разве не все равно, ордена, шпаги? — все то не что иное, как благоволение монаршее, то же, что и листы, а вы хотите быть вывескою вашей храбрости. Благоразумному человеку довольно, когда уже знает, что его имя и служба известны государыне; вам более ничего не надобно, и нет надобности ни в каком аттестате. Простите, мой друг, я не имею более времени быть с вами; спешу во дворец; а когда случай приведет нас быть вместе на ратном поле, зная вашу способность, мужество и ревность к службе, не премину вас употребить как отличного штаб-офицера».

Вот чем кончилось мое объяснение с человеком, слывшим так справедливым, как древний Аристид. Итак, не оставалось мне ничего более делать в Петербурге. Я определился в Козловский мушкатерский полк, которым командовал ко мне хорошо расположенный полковник И. Н. Ракосовский, и который давно просил меня перейти к нему в полк. Я спешил уехать, ибо с Польшею начиналась война[150], и Козловский полк уже пошел к границе в отряд генерал-поручика графа Мелина.

Возвратясь к отцу моему, снабдившему меня всем потребным, отправился в полк, которого уже нашел в Новогрудке, Виленской губернии, и, к сожалению моему, не поспел к неважному делу, бывшему при местечке Мир[151].