Записки адвоката

Обычная для уголовных, но необычная для политических дел коллизия между подсудимыми – между Добровольским и Галансковым – не освобождала адвоката от повышенных нравственных требований к самому себе. Казавшийся мне раньше справедливым пафос разоблачения Добровольского постепенно перестал казаться таким справедливым. Упреки в его адрес переставали казаться заслуженными.

С этим чувством я и пришла в суд. Я хотела сохранить это ощущение отстраненности, которое давало возможность быть беспристрастной и объективной.

Но вот после обычной процедуры начала судебного заседания, после чтения обвинительного заключения начался допрос первого подсудимого – Алексея Добровольского. И с каждой минутой, с каждой произносимой им фразой, с каждым упоминанием имени Юрия возвращалось прежнее ощущение, прежняя эмоциональность восприятия.

– Галансков сказал, что встречается с иностранцами, получает от них литературу, средства тайнописи, деньги и шапирографы.

– Литература, которую привозили Галанскову, была издана НТС.

– Галансков передал на Запад «Белую книгу» через иностранца Генриха.

– От Генриха Галансков получал деньги в советской и иностранной валюте.

– Галансков говорил, что передал «Феникс» через иностранку Надю, – она сотрудница «Граней».

– Галансков дал мне шапирограф и антисоветские листовки для размножения.

– Галансков говорил, что он поддерживает связь с НТС путем переписки через особую копирку – тайнописью.

– От Галанскова я получил обнаруженные у меня при обыске 2 тысячи рублей.

– Деньги, которые передал Генрих Галанскову, предназначались как помощь в деятельности Галанскова.

– Галансков воспитывал меня в духе тех принципов, которые пропагандировал НТС (Протокол судебного заседания. Листы дела 173–176).

Таково содержание ответов Добровольского на вопросы прокурора Терехова. Нужно ли удивляться тому, что с первого же дня процесса Добровольский вновь стал для меня врагом номер один. Я уже не думала о том, что Добровольский измучен арестом и длительным сроком тюремного заключения, хотя ни на минуту не забывала об этом, когда речь шла о Галанскове. Исчезло свойственное мне сочувствие к человеку в беде.

Если бы Добровольский, не выдержав угрозы нового и очень длительного лишения свободы, избрал покаяние, как единственно возможный метод защиты, если бы он осудил свои собственные взгляды как антисоветские и потому преступные, я не считала бы его героем, но и не считала бы линию его поведения предательской. Но Добровольский защищался, губя и безжалостно предавая своих товарищей. Галанскова, которого считал другом, и Гинзбурга, с которым почти не был знаком, о взглядах и поступках которого почти ничего не знал. Если показания Добровольского в отношении Галанскова в какой-то мере можно объяснить тем, что их связывала общность деятельности по некоторым из эпизодов обвинения, что, рассказывая о себе, ему трудно было умолчать о Юрии, то его показания в отношении Гинзбурга этим объяснить нельзя.

А между тем обвинение Гинзбурга в связи с НТС были целиком построены только на предположениях Добровольского.

– Я слышал, что у Гинзбурга была давно связь с заграницей.

– Мне говорили, что иностранцы приезжали к Гинзбургу.

– Я догадывался, что Гинзбург планировал передать «Белую книгу» на Запад.

Или такой эпизод из допросов Добровольского в суде: