Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы

Через некоторое время меня вызвал судья и предложил подать кассационную жалобу по этому делу. Это значит, что они будут нагонять ужас и страх, а защитник должен где-то в отдаленной кассационной инстанции, в Верховном Суде смазать это дело. Обвинение было построено как покушение на убийство с контрреволюционной целью, а на самом деле это была просто крестьянская руганка, во время которой председатель колхоза пригрозил обвиняемому кнутом, а тот вилами.

Однако возвращаюсь к прерванному рассказу о гастролере, вынесшем приговор по делу моих клиентов – антиколхозных агитаторов. Акции мои после разговора с Касиловым поднялись на 100 %, а потому судья предложил мне вернуться в станицу вместе с ним на тачанке. Дорога была очень плохая, глубокая грязь, огромные ухабы, местами болота, и лошади тянули с трудом. Судья, под впечатлением разговоров в суде о механизации сельского хозяйства, продолжал тянуть эту канитель. На одном из гиблых мест, когда казалось, что лошади дальше не вытянут, он промолвил:

– А знаете, через какую-нибудь пару лет, во всяком случае, к концу пятилетки мы будем ездить здесь уже по асфальтовым или бетонным дорогам.

– Да, – ответил я, – нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики.

Стало совсем темно, и с неба сыпался то дождь, то снег; вдруг сломалась задняя ось, и тачанка села. Темнота, глухая степь, грязь. Кругом стоят еще не убранная колхозная кукуруза и колхозный бурьян, и в них шелестит ветерок. В таких случаях выпрягают лошадей и едут верхом, а утром приезжают и забирают тачанку. Так и было решено. На лошадей навьючили постромки, вожжи, подушки от сидений, дела, портфель судьи и секретаря; кучер и я пошли пешком.

Судья был высокий тощий человек, близорукий, в больших роговых очках. Секретарь с горбом на спине и груди, с тяжелой одышкой… Словом, Дон-Кихот и Санчо Панса.

Вдруг раздался выстрел в степи, и пуля просвистела где-то близко, затем вторая и третья…

– Ох, я, кажется, буду первой жертвой, – пробормотал судья, нагнувшись к гриве лошади. – Неужели это террористический акт?

– Нет, товарищ судья, – сказал я, – должно быть, это кто-то отстреливается от волков, ведь здесь недалеко идет дорога на хутор Левандовский, а там большие прошлогодние стога колхозной соломы, где волки делают себе логовища.

– Но ведь волки могут прийти и сюда. Вы знаете, товарищ защитник, возьмите мой револьвер и стреляйте в них, а то мне с лошади неудобно. И что это они думают в Ростове, неужели я должен рисковать своей жизнью, чтоб провести пару каких-то паршивых дел!

– Это «работа в деревне», товарищ судья – ответил я.

В это время слева от нас, не очень далеко, замерцали зеленые огоньки и скрылись, затем снова и ближе. Так мерцают теплой летней ночью в воздухе Ивановы светлячки.

– Это, похоже, волки, – сказал флегматично кучер. – А ну-ка, товарищ защитник, попужайте их.

Я выстрелил подряд два раза. Лошадь судьи рванулась, и он свалился с нее и упал в грязь с портфелем, делами, возжами, постромками и подушкой. Кучер бросился к лошади, чтобы она, освободившись от груза, не убежала домой, а я стал помогать судье. Все было у него в грязи: и шапка, и пальто, и портфель, и руки, и он запутался в возжах и постромках. Кроме того, он обронил свои очки. К счастью, портфель его был набит туго номерами «Правды»: он предполагал вести еще в деревне культурно-развратительную работу. Мы зажгли один номер «Правды», затем другой и разыскали очки. В дальнейшем кучер взял всю пачку газет и, идя впереди, время от времени зажигал газету и размахивал ею в ночной темноте, отпугивая зверя. К счастью, до станицы оставалось недалеко, и путешествие наше окончилось без приключений.

– Вы знаете, товарищ защитник, я никогда не упал бы с лошади, это не в моих правилах, но мне показалось, что вы попали нечаянно в меня, – сказал судья.

Придя домой в разорванных калошах и с ботинками, полными воды и грязи, я свалился и заснул мертвым сном. Через некоторое время меня вызвал к себе прокурор и стал расспрашивать о нашем путешествии. Я рассказал.

– Значит, вы были обстреляны в степи неизвестными лицами, а затем отбивались от волков и разводили огонь? – сделал вывод из моих слов прокурор. Оказалось, это был запрос от Северо-Кавказского краевого суда по рапорту судьи о его «работе в деревне» с опасностью для жизни. Очевидно, это в его партийном деле было отмечено особо, как заслуга перед революцией. Допрашивались также кучер и секретарь.

У меня в душе все же было поганое чувство в связи с моей агитационной речью в пользу колхозов по делу на хуторе Скобелевском. Однако в один прекрасный день ко мне по маловажному делу с этого хутора пришел клиент. В разговоре он сказал мне:

– Уж очень нам всем на хуторе понравилась ваша речь: как вы ловко ихнее сало им же за шиворот вылили. Мы ведь тоже понимаем, что вам надо было людей спасать. А машины что? Они действительно и пашут, и косят, и молотят, но они же вслед и увозят все зерно от нас, а нам выточки остаются. Очень вы хитро подъехали к ним, а судья рот и раззявил.