Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы

Особенно дефицитным товаром в СССР являются гвозди, как в прошлом, так и в настоящем. В продаже для населения их нет: это так называемый «планируемый» товар (весь металл идет «на оборону»). К заведующему складом сельхозснаба явился человек и завел разговор о продаже ему гвоздей, запланированных для нужд колхозов и совхозов. Заведующий категорически отказал. Покупатель был настойчив, достал бутылку водки и хорошую закуску. В конце концов он «ублатовал» заведующего и заплатил ему все деньги вперед по 20 руб. за пуд – 3600 руб.

Первая же партия гвоздей в количестве 5 пудов была задержана при вывозе со склада, заведующий арестован и предан суду по декрету от 7 августа 1932 года. При аресте у него были обнаружены все 3600 руб., номера которых были записаны у покупателя, так как он был агентом НКВД. Обвинение было построено как хищение государственного имущества и притом «особо дефицитного». Суд приговорил его к расстрелу.

Другой случай. Слушалось дело по обвинению восьми человек в хищении из центрального магазина товаров и денег. Вдруг, на второй день разбора дела, судья сделал неожиданный перерыв: ему кто-то «стукнул» запиской, что один из народных заседателей – «кулак». После часового перерыва дело было возобновлено с другим народным заседателем, которому председатель в совещательной комнате «разъяснил» все то, что происходило в суде за два дня. Прокурор против этого процессуального нарушения не возражал. Защиту даже не спросили, да она и не возражала бы, так как нарзаседатели – пешки, а требовать разбора дела с начала – это озлобить судью, который даст за это несколько лишних лет обвиняемым.

Но не в этом был интерес настоящего дела. Процесс был громкий, с участием отчаянного головореза-прокурора. По ходу дела мне стало ясно, что не привлечен еще один обвиняемый – девятый, главный виновник. Это было понятно, конечно, и прокурору, но следственный материал и прокурор почему-то его выгораживали. Я, конечно, этого вопроса не касался вообще. Меня интересовал только вопрос: был ли он агентом ГПУ или дал взятку, а дать он мог «крупно», хватило бы и следователю, и прокурору. (По советским масштабам «крупно» это, например, по мешку белой муки). Все восемь обвиняемых получили разные сроки тюрьмы, а девятый… в скором времени заплатил своей жизнью, по совсем другому делу.

Следователем по этим делам был некий Кобзарь, бывший белый офицер, перешедший к красным и за измену заслуживший прощение. В партию все же он принят не был и оставался беспартийным. Когда ему приходилось бывать в расстрельных комиссиях, о которых я рассказывал выше, он, будучи в то время народным судьей, кроме обязанностей судьи добровольно выполнял и роль палача. Он был следователем, затем судьей, потом опять следователем, но, несмотря на свои жестокости и зверства, не достиг высоких постов и в конце концов стал юрисконсультом хозяйственных организаций.

Этот Кобзарь вместе с прокурором пришили несчастному еще худшее дело: контрреволюционное вредительство. Он был директором хлебозавода, т. е. механизированной пекарни, а потому его обвинили в том, что во время движения теста по конвейеру он высыпал туда граммофонные иголки с целью массового ранения полости рта и желудков населения и возбуждения народа против власти. Тесто, куда были брошены иголки, было, дескать, выпечено, и вся партия хлеба с иголками попала в магазин номер 5, где и была обнаружена следователем еще до продажи его населению. Остальной хлеб, вышедший из пекарни, был хороший. Дело это было закончено следствием очень быстро, передано в НКВД, и обвиняемый был расстрелян.

А произошло вот что. Следователь и прокурор получили по первому делу с обвиняемого взятку и, не желая оставаться таким образом у него в руках, «ликвидировали» его по второму делу. Иголки, конечно, всыпал сам следователь, затем проследил за выпечкой этой партии, узнал, в какой магазин она идет, и обнаружил преступление заблаговременно, предотвратив тем самым контрреволюционные последствия.

Все эти «провокационные» дела очень типичны: они раскрываются следственными органами в самый последний момент. Этим подчеркивается, с одной стороны, что преступление вполне закончено, а потому обвиняемый несет полную ответственность, с другой стороны – «бдительность» следственной власти безупречна, и она должна заслужить благодарность населения.

Для нас, защитников, связь этих двух дел и общая картина были совершенно ясны, тем более что Кобзарь любил выпить за чужой счет и во время выпивок рассказывал такое, от чего волосы становились дыбом. Рассказал он нам и о деле с граммофонными иголками, а потому, встречаясь в суде с этими «судебными работниками», мы поджимали хвосты, так как понимали, что каждому из нас может быть «пришито» любое дело. Прокурор же, участвовавший в деле об иголках, вскоре получил назначение в краевую прокуратуру. Позже он был отправлен в Москву, в НКЮ.