Записки актрисы

Когда улетали, он с благоговением поставил в проходе самолета спортивную сумку, в которой сверху лежала бескозырка. Через проход возле сумки сидела я. Мы разговорились с ним и с его соседкой по креслу Инной Макаровой. Инна защебетала что-то о необходимости выпить водки. Чего там говорить, все побаиваются летать на самолете, а рюмочка-другая снимает страх. И правда – выпили, осмелели. Набрали высоту, табло погасло. Вижу, как протискивает себя между креслами Леша Сахаров. Он, наверное, вспомнил мои восторженные слезы, когда я поздравляла его с картиной, и решил потолковать обстоятельно. Он дошел до меня, неся две рюмки водки, как в светском собрании. Неторопливо уселся на сумку с бескозыркой и подал мне выпить. Мы чокнулись, выпили, я увидела, что Леше хорошо. Он приготовился к долгому разговору со мной. Тем более давно не виделись. Друзья все же.

– Леша! – закричал Володя Меньшов.- Леша! Встань, встань! Ты сел на мою сумку!

Он взял его двумя руками за локти, но куда там! Леша блаженно курил сигарету, затянулся дымком и приступил к беседе. Володя, негодуя, попытался поднять его, но центнер не поднимешь, тем более "расслабленный" центнер…

Тут Володя сбивает его собою вбок, Леша не замечает, как оказывается на ковровой дорожке, и продолжает беседу. В гневе

Володя, чуть не плача, берет в руки искореженный подарок. Мнет его, выпрямляет, но тщетно – бескозырочки не стало. Сел, уперся лбом в иллюминатор, так до посадки в Москве ни разу и не повернул лица в салон.

Неподалеку сидел маститый, богатый и славный актер театра. Я смотрела на него: важный стал, тихий, степенный, семейный. А раньше бывало – разлетайтесь кто куда! Чуть что – в драку. Из

Сибири приехал – когда и рюмочку примет, а когда и вторую.

Большой, мускулистый красавец шахтер встал перед экзаменационной комиссией да как крикнет, расставив руки: "Не шуми, мати зеленая дубравушка, не мешай мне, добру молодцу, думу думати!" Талант пришел, человек из народа пришел, от самой русской земли… Весь женский род задохнулся: выбирай любую! А ему только роли учить да книги читать в общежитии, по всем предметам сплошные пятерки.

На семестровый экзамен Сталина сыграл. Еще больше тогда актер славился, если вождя сыграет. А он – и Кирова, и дядю Ваню, и

Эзопа. Уж так внимательно слушал режиссера – хоть в кино, хоть в театре. Сам такой буйный, неуемный – в ролях, а в жизни – мягкий, нежный и… суровый.

Явление в искусстве становится известным еще на корню, то есть еще во время учебы. Разные театры и студии приглашали его в штат, а он не мычит, не телится, будто что-то задумал. А задумал не он. Задумала зазноба из Харитоньевского переулка. Красивая, чопорная однокурсница, обиженная актерскою судьбою. Таланта в ней ни на копеечку. Она металась, искала себе применение, но…

Один раз даже Надежду Крупскую пыталась сыграть в учебном спектакле о революции – не получилось. Хотели отчислить за профнепригодность, но она вступила в партию, и ее оставили учиться до конца. Дальше задача была полегче – приручить этого шахтера в штопаном свитере и кирзовых сапогах. Стали они иногда исчезать и жить на ее барской двухэтажной даче. Машина "форд" привозила и увозила их. Он ничего такого сроду не видел. Не заметил, как оказался в золотой клетке. Что делать?! Захотелось на волю. Бросился в общежитие, к своим. Наварил картошки, бутылку поставил и пригласил ребят "на возвращение". Уж так баловался с ребятами, так щекотал девчу шек – любо-дорого.

Но ненадолго, вернулся. Началась игра – перетягивание каната.

Один раз даже ее мамаша пожаловала за ним на машине. Он опять поддался комфорту: отмылся хорошенько, отъелся, отпился, а в понедельник утром – "по-над забором, по-над забором – и до

Колчака". От этого перетягивания каната защищался только неистовой работой в театре и в кино. Вскоре стали вручать ему ордена, звания, вплоть до Ленинской премии. Отменный актер и сейчас. Я с ним не раз снималась в разных фильмах, у нас до сих пор приятельские отношения.

Привезут, бывало, его на съемку, а он ляжет на траву и, глядя в небо, как заорет: "Ой, девчата! Ой, как с вами хорошо! Вы, как картошка, никогда не надоедите!" Однажды после такого вступления помолчал, потом тихо сказал: "Тяжело мне живется… Ну я когда-нибудь расскажу…" Вдруг вскочил как ошпаренный, красный как рак, и закричал на весь лес:

– Сейчас вот Леньке проспорил бутылку – не на что купить! Не на что! Меня из дому выпускают с рублем, не поверите? Правда. У нас целый дом фарцы всякой, спекулянтов… Только и слышишь: "Шуба, сервиз, ковер, дубовый паркет…" И никто никогда не спросит:

"Не тяжело ли тебе играть главные роли в кино, в театре?" И на ра-ди-о теща не рекомендует отказываться!.. Валидол сую в рот…

Вот только с вами и отдохнешь… Втянулся я… Она баба неплохая, но больно клетка золотая… С вами лучше…

Приезжаю я как-то в Касимов на съемки, останавливаюсь в Доме крестьянина, бывшей церкви, глядь – старинной массивной ручки на двери уже нет.