Записки Анания Жмуркина

— Отличный стол, — похвалил я. — Но мне, Ирина Александровна, не хотелось терять время на ходьбу.

— А я ждала-ждала… — сказала она почти шепотом, — и напрасно. — И ее тонкий нос начал розоветь от обиды, — Вы просто не желаете побыть побольше в моем обществе.

— Маменька, — протянул раздраженно Феденька, заметив беспорядок на столе, — вы и нынче, при гостях, не соблюдаете этикет!

— А мне наплевать на этот твой, Феденька, итикет! — неожиданно рванула для Феденьки, а больше для меня Ирина Александровна. — Всё на столе! — бешено прибавила она. — Пейте и ешьте!

Раевский скрючился от ее вскрика, а потом, выпрямив плечи, глупо и растерянно ухмыльнулся. Смутились и растерялись от слов его маменьки и его друзья, стали перебрасываться взглядами между собой. Восстановилось неловкое молчание. Семеновна как-то нервно дернулась из-за стола, но, встретившись с потемневшим и злым взглядом хозяйки, села и замерла. Васенька Щеглов, щупленький студентишка, вытаращил каре-желтые глаза на потолок и ерзал ими по нему. Раевский стоял с полуоткрытым ртом у левого конца стола и, пощипывая усики, с обиженным удивлением смотрел на маменьку, не обращавшую никакого внимания на него. Грузный, сутулый, с водянисто-серым лицом Бородачев и Сашенька Язвин, тонкий и угреватый, сероглазый, похожий на сильно заморенного гуся, сидели с опущенными лицами и разглядывали свои руки, сложенные на коленях. Один Петенька Чаев, сын городского головы, толстенький, большеголовый, с рыхлым, мучнистым лицом, зыркал ядовито-купоросными глазками по иконкам и иконам, чихнул, а потом хрипло брякнул:

— Это невозможно, — и выхватил из кармана голубовато-зеленой тужурки черного котенка и бросил его на стол.

Котенок комочком засеменил по белой скатерти и, обжегшись о самовар, пискнул и вздыбил шерсть на выгнутой спице. Его писк вызвал смех у студентов. Не засмеялись только Феденька Раевский и Ирина Александровна. Семеновна взвизгнула и, взвизгнув, испугалась, прижукнулась.

— Лукерья! — позвала холодным громким голосом Ирина Александровна. Кухарка галопом влетела в столовую. — Убери котенка!

Лукерья сцапала котенка и скрылась с ним.

— Куда? Куда? Кто разрешил унести черного зверя?! — прокричал, надувая щеки, Чаев. — Я за него, направляясь сюда, к Раевскому, заплатил десятку мальчонке. Верните сейчас же котенка на стол! Я глядеть на него хочу!

— Тебе, Петенька, можно и сотню отдать за него! Ты не то, что мы, грешные, — миллионер. Одной земли десять тысяч десятин! — пробасил Бородачев, вскидывая желудевого цвета глаза.

— Буду миллионером, если папенька скоро умрет! А сейчас у меня в кармане — вошь на аркане!

— Так зачем же ты, Петенька, отвалил столько за слепого котенка? — фыркнув, всколыхнулся Сашенька Язвин.

— Собрался по нужде… в лупанарий, а тут попались вы… перебили путь-дороженьку молодцу, вот я и купил черного, без единого белого пятнышка котенка. К черту котенка и деньги! А папенька мой не собирается околевать, решил долго-долго жить. Пусть, живет, черт с ним! А от кассы по вечерам не отходит только потому, что Тимоничева боится. Знаете, что этот бродяга неделю тому назад выкинул? Не знаете? Вышел папенька из лабаза подышать к двери, привалился к притолоке, задумался и начал по привычке пальцем елозить в носу. В эту минуту поравнялся с ним Тимоничев, остановился против папеньки, сунул палец в нос и свесил голову. На тротуарах и у дверей соседних лавок грохнул хохот. Папенька очнулся от задумчивости и, увидев, что Тимоничев копирует его, заорал: «Молодцы!» Приказчики львами вырвались из лабаза и начали тузить Тимоничева. После такого срама папенька не выходит из конторки подышать…

— Сидит у кассы?

— Да. Между нею и железным сейфом в стене, — ответил брезгливо и зло Петенька Чаев и обратился к Феденьке, стоявшему все еще растерянно, с открытым ртом: так огорошила его в первый раз в его жизни своим окриком богобоязненная маменька.

Услыхав хрипоту Чаева, Феденька вздрогнул, закрыл рот, гмыкнул, выпрямился и, выпячивая грудь, начал говорить сперва негромко, а потом, входя в азарт, все громче и громче. Смех студентов прекратился, сползли улыбки с физиономий. Ирина Александровна сжала тонкие губы, откинулась к спинке стула, ее груди молодо и вызывающе заострились и приподнялись. Семеновна насторожилась, как заяц в оттепель под заснеженным кустом, слушала, потела и ничего не могла понять из того, что так красиво, словно пел, говорил Феденька, сынок ее благодетельницы.