Записки артиллерии майора

В один день, когда учитель наш был в поле с женою своею на работе, брат мой двоюродный Елисей (меня и Бориса, своего брата, постарее и ко всяким шалостям поотважнее), увидя, что на дворе Брудастого никого, кроме нас троих, нет, поймал учителева любимого кота серого, связал ему задние ноги и повесил в сарае, в котором мы учились, на веревке за задние ноги, сек кота лозою и что приговаривал, не упомню; только то помню, что мы, на его шутки глядя, с Борисом, сидя со страху, чтобы не застал Брудастой, дрожали. И в тот час, якобы на избавление своего кота, явился во двор свой нечаянно наш учитель. Елисей от сего явления оробел, не успел кота с пытки освободить, кинулся без памяти на скамейку за книгу свою учиться, потупя глаза в книгу, и дух свой притаил, не мог дышать свободно. Брудастой, увидя кота, висящего на веревке, от досады и жалости остолбенел, потом пришел в такое бешенство, что ухватил метлу, связанную из хвороста, случившуюся в сарае, зачал стегать раз за разом без разбора по Елисею и по книге, и оною метлою отрывая подымал вверх листы из книги, которые по всему сараю летали. Брудастой был в великом сердце, как бешеный: стегая Елисея, тою же метлой, доставал несколько страждущего по близости на веревке повешенного кота, который чаятельно усмирил зверский тогдашний гнев его своим мяуканьем и тем сохранил остатки листов в книге. Мы от сей драки с Борисом кроме страха ничего не претерпели от Брудастого, а Елисею, [304] достоверно сказать можно, что не меньше книги досталось, которая великую от метлы претерпела в листах утрату. Выучил я у Брудастого азбуку. Отец мой отвез меня близ города Тулы к живущей вдове, Матрене Петровне, которая в замужестве прежде была за нашим свойственником Афанасием Денисовичем Даниловым. Матрена Петровна имела при себе племянника родного и своему имению наследника, Епишкова; по той причине просила отца моего, дабы привез к ней как грамоте учиться, так и племяннику ее делать компанию, а как вдова своего племянника много любила и нежила, потому не было нам никогда принуждения учиться. Однако я, в такой будучи воле и непринужденном учении, без малейшего наказания, скоро окончил словесное учение, которое состояло только из двух книг, Часослова и Псалтыри. Вдова была великая богомольница: редкий день проходил, чтобы у нее в доме не отправлялась служба, когда с попом, а иногда слуга отправлял один оную должность. Я употреблен был к такой службе к чтению, а как у вдовы любимый ее племянник еще читать не разумел, то от великой на меня зависти и досады, приходя к столу, при котором я читал псалмы, своими сапогами толкал по моим ногам до такой боли, что я до слез доходил. Вдова хотя и увидит такие шалости своего племянника, однако более ничего не скажет ему, и то протяжно, как нехотя: “Полно тебе шутить, Ванюшка”, и будто не видит она, что от Иванушкиной шутки у меня из глаз слезы текут. Она грамоте не знала, только всякий день, разогнув большую книгу на столе, акафист Богородице всем вслух громко читала. Вдова охотница великая была кушать у себя за столом щи с бараниной; только признаюсь, сколько времени у нее я ни жил, не помню того, чтоб прошел хотя один день без драки: как скоро она примется свои щи любимые за столом кушать, то кухарку, которая готовила те щи, притаща люди в ту горницу, где мы обедаем, положат на пол и станут сечь батажьем немилосердно, и покуда секут и кухарка кричит, пока не перестанет вдова щи кушать. Это так уже введено было во всегдашнее обыкновение: видно, для хорошего аппетита. Вдова так была собою дородна, что ширина ее тела немного уступала высоте ее роста. В одно время гуляли мы с племянником ее, и третий был с нами молодой слуга, который нас учил грамоте и сам учился, племянник ее и наследник завел нас к яблоне, стоявшей за дворами, которая не огорожена была ничем, начал обивать яблоки, не спросясь своей тетушки. [305] Донесено было сие преступление тетке его, что племянник около яблони забавляется, обивая яблоки; она приказала всех нас троих привести перед себя на нелицеприятный суд и, в страх племяннику, приказала с великим гневом поднять немедленно невинного слугу и учителя нашего на козел, и секли его очень долгое время немилостиво, причитая: “Не обивай яблок с яблони”. Потом и до меня дошла очередь: приказала вдова поднять и меня на козел, и было мне удара три подарено в спину, хотя я, как и учитель наш, яблок отнюдь не обивал. Племянник обробел и мнил, что не дойдет ли и до него по порядку очередь к наказанию, однако страх его был тщетный; только вдова изволила сделать ему выговор в такой силе, “что дурно-де, непригоже, сударь, так делать и яблоки обивать без спросу моего”; а после, поцеловав его, сказала: “Чаятельно, ты, Иванушка, давича испугался, как секли твоих товарищей; не бойся, голубчик, я тебя никогда сечь не стану”.