Записки артиста

«Самый лучший человек – тот, кто живет преимущественно своими мыслями и чужими чувствами, самый худший сорт человека – который живет чужими мыслями и своими чувствами». (Если это так, то толстовская концепция – простейшее доказательство пагубности политических партий и их дисциплины. – Е. В.).

b) Иоганн Вольфганг Гете (1749–1832), немецкий писатель:

«Перед Великим умом я склоняю голову, перед Великим сердцем – колени».

(Идеал: склонить и голову и колени! – Е. В.).

c) Тель-Авив. Пляж. Тонет мальчик. Никто из пляжников не двинулся с места…

Плавает женщина на расстоянии 20–25 метров от берега… На берегу – маленькая собачка, чрезвычайно осторожно наблюдающая за хозяйкой, очень смешно подпрыгивая на задних лапках…

Женщина удаляется от берега чуть дальше – собачка тревожно скулит и лает, пытается броситься в море, но не может – ее выбрасывает на берег безжалостная и сильная волна…

Я склоняю и голову, и колени перед… собачкой!

а) Перикл (ок. 490–429 до н. э.), афинский стратег:

«Довольно, граждане! Мы слишком долго занимаемся пустяками!»

Бенджамин Дизраэли (1804–1881), премьер-министр Великобритании:

«Жизнь слишком коротка, чтобы растрачивать ее на пустяки!»

Юридический закон:

«Закон не занимается пустяками».

b) Дейл Карнеги, ученый:

«Пустяки лежат в основе большинства несчастных браков. Почти половина уголовных дел, разбираемых в судах, начинается с пустяков: бравада в баре, домашние пререкания, оскорбительные замечания, неуважительное слово, грубый выпад – это именно те пустяки, которые ведут к нападению и убийству».

с) Уильям Джеймс (1842–1910), американский философ и психолог:

«Согласитесь принять то, что уже есть. Примирение с тем, что уже случилось, – первый шаг к преодолению последствий всякого несчастья».

50-е годы. В филиале Малого театра – спектакль «Богдан Хмельницкий». В главной роли – знаменитый народный артист Николай Николаевич Рыбников, у которого в его семьдесят с гаком лет остались две роли: упомянутая выше и князь Тугоуховский – на основной сцене.

Разговорившись за кулисами с ведущим спектакля, помощником режиссера Иваном Александровичем Толокиныц Николай Николаевич чуть не прозевал свой выход, но, спохватившись, слава Богу, вышел на сцену с пятисекундным опозданием и разволновавшийся до такой степени, что, забыв, какую роль играет, вышел в шикарном красочном костюме Хмельницкого, шаркая ногами, покашливая, сгорбившись, держа руку около уха, то есть в образе князя Тугоуховского… Помощник режиссера, увидев оплошность артиста, зашипел из-за кулис: «Коля! Коля! Хмельницкий! Хмельницкий!» Доковылявший до середины сцены Николай Николаевич, услышав шипение, мгновенно разогнулся во весь свой великолепный рост, лихо расправил пышные усы, отчеканил шаг и буквально «заржал» в полный голос. Зал оценил артистическую метаморфозу громкими аплодисментами и приписал ее оригинальному характеру Богдана Хмельницкого.

Студент прославленному русскому актеру Мамонту Викторовичу Дальскому (1865–1918):

– Студенчество ждет вас в актовом зале университета! Пожалуйста, не разочаруйте ваших поклонников – обязательно выступите!

– Не могу, – ответил великий артист, – никак не могу, хриплю, температурю… Вот мой приятель выручит меня! Споет вам! Чудесный голос! Бас!

Перед выходом на сцену студент спросил приятеля Дольского:

– Как вас объявить?

– Федор Шаляпин.

– А я – Василий Качалов, – представился студент.

Станиславский, играя в «Трех сестрах» Вершинина, представился на сцене артисту Лужскому, игравшему Андрея Прозорова: «Прозоров!»

…Лужский поперхнулся и ответил сдавленным голосом: «Странно! Я тоже – Прозоров»…

Станиславский, играя Аргонта в «Мнимом больном», поправляя отклеивающийся нос, приговаривал на глазах у публики: «Вот беда, вот и нос заболел, надо же! Это, наверное, что-то нервное…»

Сара Бернар играла роль нищенки. Ее монолог кончался словами:

– Дальше идти нет сил, я умираю от голода…

– Продай золотой браслет, что у тебя на руке, – ехидно крикнул из зала зритель.

– Ой, я хотела его продать, – не растерялась великая актриса, – но он оказался фальшивым!

В провинциальном русском театре на роль статиста, лежащего в гробу, наняли отставного солдата с пышными усами… По бокам гроба горели две свечи. Воск одной из свеч капал ему на усы. «Покойник» сел в гробу, загасил свечу, сказал: «Извините» и снова улегся в гроб! Зал гоготал! Объявили антракт…

Во МХАТе шел «Юлий Цезарь» Шекспира. Статист, выносивший свиток и передававший его Станиславскому, игравшему Брута, куда-то исчез. Немирович-Данченко приказал переодеть рабочего сцены и дать ему вынести свиток. Рабочий вышел на сцену и громким голосом возвестил:

– Дорогой Константин Сергеевич! Тут вот вам Владимир Иванович передать чевой-то велели!

…Все обошлось. Вот только Немировичу-Данченко стало плохо и был вызван врач. Но и это обошлось…

(Рабочий до конца своей жизни рассказывал, как он играл вместе со Станиславским на сцене прославленного МХАТа).

1950-е годы. Ялта. На съемках картины «Отелло».