Записки артиста

С Никитой Подгорным нас объединяло многое: категорическое неприятие идеологии советских коммунистов, практически исковеркавших интересные теоретические рассуждения и мечты Маркса и Энгельса; ощущение пагубности повсеместной лжи и несправедливости, рожденных в процессе советских «опытов», бойкот чуть ли не насильно навязываемых политзанятий – всегда тенденциозных, исключавших процесс рассуждений, сомнений в головах их посещавших. Объединяли нас и некоторая независимость и эмансипация в поведении, размышлениях, в выборе кумиров, оценках класса режиссуры, актерского мастерства, а также и то, что мы не гнушались посвящать некоторое время застольям, не теряя способности решительных шагов в сторону столь же решительных отказов от лишних соблазнов сесть за стол!

Он мог быть предельно категоричным, порой даже суровым, резким, саркастичным и даже грубым в своих суждениях о людях, да и в общении с ними, в тех редких случаях, когда они вызывали его гнев. В эти моменты он выглядел очень неожиданным… В то же время он мог искренне выразить свое сочувствие, услышав от собеседника рассказ о его бедах…

Никита был поклонником остроумия любимца Потемкина – некоего генерала от инфантерии Сергея Лаврентьевича Львова (надо же было его отыскать!) и часто цитировал его в своих ответах на вопросы. Например:

– Никита! Что-то ты сегодня плохо выглядишь? В чем дело?

– Как-то Потемкин спросил у генерала Львова: «Что ты нынче бледен?» Львов ответил: «Сидел рядом с графиней „X“, ваша светлость, и с ее стороны ветер дул, а она белилась и пудрилась!»

…И вот пришла беда! Сначала был один диагноз, затем еще два-три предположительных, и уже окончательный (Подгорный умер от рака аорты) был определен только за месяц-два до трагедии… который от него скрыли! Ранее борьба за выздоровление была разнообразной и широкомасштабной, но, как оказалось впоследствии, не соответствовавшей правильному диагнозу, а следовательно, сыгравшей недобрую роль… Никита, не предполагавший ничего страшного, но заметно ослабевший, продолжал вести себя в привычной, почти легкомысленной манере и потребовал поездки в Щелыково хотя бы на месяц… Я был уже там. Создавалось впечатление, что болеет его жена, Ольга Чуваева, заслуженная артистка РСФСР, артистка Малого театра, а не сам Никита. Она знала правду о его здоровье. Сохранять спокойствие для того, чтобы мужу не показалось в ее настроении и поведении что либо неестественным, тревожным и необычным, было для нее не менее сложно, чем сама болезнь мужа.

…Задыхавшийся и похудевший Никита вел себя так же, как и всегда, в мажорном ключе, собирал вокруг себя множество людей, ценивших его юмор и смотревших на него, как на неотъемлемую частицу самого Щелыкова! И он не скрывал того, что и сам себя ощущал как бы одним из «хозяев» бывшего поместья, его красот и просторов, которых там великое множество даже сейчас, после 75-летней «универсальной обработки»…

Никита не переносил банальных анекдотов, в чем я был с ним абсолютно солидарен.

Как-то в компании артистов, увлекшихся «армянским радио», у которого спрашивают, и «Петькой с Чапаевым» и старыми еврейскими анекдотами с бедным Рабиновичем, и истинно русскими, насыщенными крепкими словцами, он рассказал маленькую новеллку про своего любимца, генерала Львова, после которой пыл анекдотчиков угас, потому как, во-первых, успех она имела наиактивнейший, а во-вторых, литературные ее достоинства и само содержание никак не позволяли продолжать «фонтанировать» анекдотами без риска самому рассказчику стать наглядным «анекдотом»…

Так как позже я «повстречался» с этой новеллкой на страницах книги М. И. Пыляева «Замечательные чудаки и оригиналы» и так как она была любима Никитой, я ее приведу соответственно печатному тексту:

«Лорд Витворт подарил императрице Екатерине II огромный телескоп… Придворные, наводя его на небо, уверяли, что на Луне различают даже горы. „Я не только вижу горы, но и лес“, – сказал генерал Львов.

«Ты возбуждаешь во мне любопытство», – произнесла императрица, вставая с кресел.

«Торопитесь, Ваше Величество, – продолжал Львов, – лес уже начали рубить; подойти не успеете, как его срубят!»

…Никита, совсем сникший, понял, что необходимо возвращаться в Москву, что нужно быть поближе к врачам. Он сам сел за руль своего автомобиля, улыбался всем, его провожавшим, махал рукой и на прощание громко-громко сказал: «До следующего лета! Непременно!» – и, лихо развернув машину, укатил в Москву…

– Умоляю, немедленно купи. Беги… А то разберут… Мне экстренно нужна программка… Беги. – Зачем так срочно? – Я забыл, какой у меня в этой роли грим… Беги!

Сразу же за пределами Щелыкова он с трудом перебрался на заднее сиденье машины, уступив руль местному жителю, водителю грузовика, согласившемуся сопровождать его до Москвы. Все было Никитой продумано, срежиссировано и с блеском сыграно!