Записки артиста

Михаил Аркадьевич Светлов всегда казался мне худеньким цыпленком, в глазах которого – удивление. И еще тоска. Но этот не очень громкий, скромный человек был очень мужественным. Будучи смертельно больным и зная это, выпустил несколько сборников стихов. О его чувстве юмора ходили легенды. Однажды Михаил Аркадьевич позвонил своему другу и сказал: «Рак у меня есть, привези пива». Спросил в Литфонде, по какой категории его будут хоронить, и, узнав, что по высшей и что по смете это будет стоить тысячу рублей в старых деньгах, попросил похоронить его по третьей категории, что стоило значительно меньше, а разницу в деньгах выдать на руки… на пиво…

Не все ладно складывалось дома. Часто засиживался в ресторане. Бывало, брал такси, просил водителя почитать книгу или погулять, а сам засыпал в машине на несколько часов. Платил в несколько раз больше положенного по счетчику.

Для одного из спектаклей Театра имени Станиславского Михаил Аркадьевич написал песенку. После премьеры в складчину устроили банкет. Светлов – человек щедрый, бессребреник – внес самую большую лепту. Все прошло весело, шумно. Каждому участнику спектакля Светлов написал на афише шутливые стишки, и каждый читал их вслух. Это было нечто вроде тоста. Не прочел его посвящения я один. Банкет закончился. Я провожал Светлова до дома.

– Стагик! – Он немного грассировал. – А почему ты не прочел то, что я тебе написал?

– Да мне неудобно было, Михаил Аркадьевич. Я – в главной роли, сорежиссер, а вы мне написали… Неудобно как-то читать.

– А что я написал?

– Вы написали: «На сцене ты чудесник-чародей. Отдашь ты двадцать пять рублей?» Я не брал у вас денег – мне было неловко.

– Ты смешной человек. Напгасно не прочел. Так ты не бгал у меня двадцать пять гублей?

– Слово вам даю: никогда в жизни.

– Знаешь, подведи меня к фонагю. Вон к тому, там светлее.

Он полез во внутренний карман, долго рылся там, потом опять спросил:

– Так ты точно говогишь, что не бгал у меня двадцать пять гублей?

– Клянусь. Достает деньги:

– На тебе двадцать пять гублей, я гифму не нашел.

В коктейль-холле на улице Горького сидел Михаил Аркадьевич и потягивал через соломинку коктейль. Вошел Константин Симонов, увидел его, всплеснул руками.

– Миша! Стагик! – Симонов тоже немного грассировал. – Ты что здесь делаешь?

– Газве не видишь? Утопающий за соломинку хватается.

– Пегестань валять дугака! Тебя десять дней ищет министг культугы товарищ Михайлов! Почему ты к нему не являешься? Ты что, боишься министга культугы?

– Нет, я министга культугы не боюсь. Я боюсь культугы министга.

В последнее время Светлов жил один в однокомнатной квартире. В этом же доме жила актриса Ольга Аросева. Как-то он обратился к ней:

– Оля, у меня к тебе такая пгосьба. Уезжаю недельки на тги. Пегед отъездом хочу посидеть с дгузьями. Ты знаешь, у нас, евгеев, целая индейка – как бы символ богатства, символ счастья. Пожалуйста, закажи в гестогане целую индейку, и чтобы на блюде! Скажи – для меня. Пусть зажагят хогошую-хогошую индейку.

Ольга Александровна выполнила просьбу. Привезли индейку, поставили блюдо на стол. Светлов встретился с друзьями и уехал. Через две недели лифтерша обращается к Аросевой:

– Ольга Александровна, какой-то запашок из светловской квартиры.

Ключи были у Ольги Александровны. Вошли в квартиру: пустые бутылки, все закуски съедены, а в центре стола на блюде лежит нетронутая огромная индейка!

Все убрали, помыли, индейку выбросили. Приезжает Светлев, Аросева к нему:

– Михаил Аркадьевич, что же вы? Такие деньги бешеные за индейку выбросили. Все съели, выпили, а она нетронутой осталась?

– Оля, неужели ты думаешь, что я позволил бы своим дгузьям пгитгонуться вилкой или ножом к евгейскому счастью?!

Светлов встречает Аросеву у подъезда дома:

– Олечка, я хотел с тобой посоветоваться. Я ведь пгофан в пгактических делах. Мне лифтегша постигала тги губахи. Я ей за это купил шегстяной отгез. Я ее не обидел?

Мое самое любимое изречение Михаила Аркадьевича: «Счастье поэта – всеобщее, несчастье – конфиденциальное».

Евгений Павлович Леонов

В 1946–1947 годах по лестнице Театрального училища имени Щепкина, на этаж выше наших классов, туда, где располагалась балетная студия при Большом театре, частенько поднимался симпатичный, полноватенький, коренастенький молодой человек, обладатель пухленьких розовых щечек и очаровательной, стеснительной улыбки… Ну никак не похожий на длинноногого и поджарого балетного франта с гордо поднятой головой и с миной человека, обремененного философскими размышлениями… (Став очень известным и маститым, Евгений Павлович Леонов на вопрос корреспондента «Огонька» «Какое человеческое качество, одно-единственное – самое главное для вас?» – ответил: «Стеснительность!»)