Записки беглого кинематографиста

- Это кто же меня выгонит? - Я проработал на "Ленфильме" к этому времени уже лет десять, и замечания по службе и выговоры были еще впереди.

- Я, Миша, я...

Меня стал разбирать смех. Надо было видеть его грустную, полную сочувствия физиономию, как будто у него в руках уже горсть земли и он готов эту последнюю дань отдать своему давнему товарищу. А на дворе белый день, мы во цвете лет, сидим в кафе...

- Не смейся, Миша. Сейчас ты все поймешь. Вот сейчас я закричу, закричу на все кафе: "Ну что тебе евреи сделали?! За что ты нас не любишь?!"

- Замолчи, гад, - невольно вырвалось у меня. Школярские манеры изживаются не скоро.

- А-а, вот видишь... - сочувственно проговорил Леша, положил свою большую голову на подставленную ладонь и стал смотреть на меня как бы по-петушиному, сбоку.

- Ты же всю жизнь говорил, что вы из немцев, а теперь вдруг "нас, евреев".

- Миша, поверь мне, никто не будет задавать вопросов, из немцев я или из шведов. Тебя завтра на студии не будет.

- И ты думаешь, тебе поверят? Я ведь на студии не первый день...

- Вот видишь - перепугался. И правильно. Сам знаешь, что поверят, - еще больше сочувствуя, еще больше сострадая мне, проговорил Леша. - Все же знают, что мы с тобой дружим, кому же верить, как не другу. Поверят, и не только мне. Любому поверят. Любой подойдет и закричит: "Что тебе евреи сделали?! За что ты нас не любишь?!" - и все, Миша, у тебя начнется новая жизнь...

- Леша, а ведь ты провокатор.

- Миша, о чем ты говоришь - если люди сервизы на пол кидают, то, значит, уже все позволено.

- Но сколько-то тарелок уцелело? - Я попытался ухватиться за сервиз.

- Не поверишь, Мишка, - ни одной. Будто она всю жизнь только сервизы на пол кидала. - И снова мне показалось, что в последних словах мелькнула нотка гордости. Он умел ценить мастерство в любом деле.

- Меня жена кинула, а ты над тарелками убиваешься.

- Ты меня извини, Миша, но ты вещь менее ценная, чем настоящий китайский сервиз. Потом, тебя кинули, но ты же не разбился. А что я маме скажу, когда она с дачи вернется?

Я уже было успокоился, но, заметив это, приятель снова сокрушенно закачал головой:

- Ты не думай, что отвлек меня сервизом, нет, я все-таки закричу. И все услышат. И в кафе, и на студии, и в городе. А ты будешь ходить и говорить: провокатор, не провокатор... - Леша опять впал в грустную задумчивость. Оказывается, он прикидывал, где бы я мог найти сочувствие и понимание. - Ты знаешь, Миша, я сейчас подумал и пришел к выводу: тебя даже в парткоме не поймут.

Я попытался вспомнить состав парткома, где была заводилой и запевалой еще не уехавшая, но уедущая чуть ли не первой Соня Э. Да, в парткоме не поймут.

- Ты работу себе найдешь... Нынче ты человек свободный, семьи нет... Только ты не вздумай сейчас бежать, - увидев, что я было дернулся, предупредил Леша. - Кричу вдогонку, еще хуже будет. Давай пока вместе подумаем. Жена узнает, что тебя выгнали, и на этот раз уж точно не вернется. У тебя же, Миша, очень тяжелый характер. Мне же твоя жена говорила: Миша хороший, но у него очень тяжелый характер. Так что сделаю доброе дело.

- А то, что сына осиротишь, тоже доброе дело?

- Знаешь, Миша, лучше уж никакого отца, чем такой, про которого говорят, что он евреев не любит. Сын твой вырастет, все поймет и сам будет говорить: у меня нет отца. И все его поймут. - Леша смотрел на меня грустно-грустно. - Ты только не сердись на меня, ты лучше оцени деликатность моей формулировки. Я не буду кричать: "Почему ненавидишь?" Я буду кричать: "Почему не любишь?" Объясняю, постарайся понять. Ненависть - чувство очень яркое, оно должно в глаза бросаться. А вот "не любовь" - дело тихое, интимное, неброское, здесь доказывать ничего не надо, любой и так поверит.

...Пройдет много лет, в журнале "Дружба народов" я прочитаю рассказ знаменитого писателя Юрия Трифонова о своем отце, служившем в высших органах, кажется, ГПУ. Однажды кто-то из соратников Валентина Андреевича Трифонова, чуть ли не по Коллегии ОГПУ, ревниво бросил ему: "А ведь вы евреев не любите..." - "А почему я должен их любить?" - был мгновенный ответ прирожденного интернационалиста.

Мне запомнился этот дерзкий ответ.

Самому бы мне никогда не подняться до такой находчивости и отваги. Впрочем, если бы и поднялся, и в ответ на обещанный крик остроумнейшего своего приятеля столь же громко закричал бы слова остроумнейшего В. А. Трифонова, едва ли был бы понят и услышан.

Через много лет после незабываемого сидения в кафе, в бытность мою в Москве, я зашел в гости к Алексею.

Виделись мы последние годы не часто, и потому в разговоре нет-нет и возникало: "А помнишь?.."

Припомнились и наши посиделки в кафе, и памятная на всю жизнь угроза заорать: "Ну что тебе евреи сделали?!"

- Это я?.. Это я придумал?! - изумился Алексей. - Честное слово? А ведь здорово, правда! Правда же здорово? Ну напрочь забыл. Это я так придумал? Надо куда-нибудь вставить.

И тут же, помолодев на пятнадцать лет, стал азартно воображать, какие бы наступили последствия, если бы угроза была приведена в действие.

ХЕЙЛИ, КСЮША И НАЗЫМ ХИКМЕТ РАН