Записки белого партизана

— Дорогу! — рявкнул я и направился к двери с револьвером в поднятой руке. Люди шарахнулись, я вышел, вскочил одним прыжком на коня, и через минуту мы уже мчались карьером по пустынным улицам станицы. Захватив ожидавших меня казаков, мы проскакали версты полторы от станицы. Погони не было. Тогда я приказал вернуться в станицу с другой стороны. Подъехав к крайней хате, мы завели коней во двор, выставили часовых в обе стороны и стали стучаться в окошко.

— Вы кто такие будете? — раздался женский голос.

— Мы с базара, позвольте отдохнуть.

— Нынче базара не было.

— Да мы бекешевские, загуляли у кумы.

— Ну, заходите.

Я зашел с Перваковым и Безродным. Старуха-хозяйка поздоровалась и приказала молодухе накрыть на стол и подать сметаны и молока.

— А где хозяин?

— Он пошел до правления. Говорит: что делается!

— А что?

— Приехал полковник Шкуро. С ним казаков видимо-невидимо, до самой речки все полки стояли. Красноармейцы хотели арестовать его, да он их стал бить, а потом ускакал…

Чувствуя боль в сердце и невыносимую усталость, как реакцию после страшного напряжения нервов, отвернулся я к стенке, под буркой снял черкеску с погонами и остался в бешмете. При этом из газырей посыпались на пол патроны. Впоследствии я узнал, что по краю ходила легенда, будто меня пуля не берет — знаю такое слово. Видали будто бы, как в меня всадили пять пуль, а я зашел в хату и при людях высыпал пули из себя на пол.

Отдохнув и закусив, мы простились и поехали к себе. Встречая казаков, чтобы замести следы, спрашивали дорогу в разные направления и, кстати, расспрашивали, кто такой полковник Шкуро. Отзывы о нем были восторженные: был, мол, у нас в станице орел, громкий голос, из себя дюже красивый, говорил — скоро придет с дивизией казаков нас выручать…

Глубокой ночью вернулся я на бивак. Устроив совет со Слащовым и офицерами, мы решили, что дальше медлить нельзя, иначе казаки могут потерять дух, а большевики подтянут силы. Было решено сделать налет в ночь на 10 июня на станицу Суворовскую. Стали готовиться. Мои партизаны, высланные заранее в станицу Бекешевскую, через которую лежал наш путь, сговорились с надежными казаками, чтобы все, кто хотят присоединиться к отряду, в ночь на 10-е поставили бы свет в окошки и ожидали нас, имея полное вооружение и оседланных коней.

Когда стемнело, я построил свой отряд и поздравил с первым походом. Мы двинулись, применяя обычные наши фокусы, для того чтобы убедить население в нашей многочисленности. Кроме того, применили новый трюк: проезжали по одному и тому же месту несколько раз, обходом возвращались обратно. Наполненные оружием, отрытым теперь из наших потайных складов, следовавшие на рысях телеги напоминали артиллерию своим грохотом.

Станицу Бекешевекую, дабы не оставлять следов, мы обошли по руслу реки. Отряд пошел дальше; я же с Перваковым проехал прямо в станицу, стуча по три раза в хаты, окна которых были освещены: «время настало». Через одну-две минуты после стука из ворот выезжал готовый казак и молча следовал за нами. Особенно запомнился выезд первого добровольца. На наш стук в окно вышел старик-казак; он был в одном белье. Опознав Первакова, старик впустил нас в хату. Вошли; поднялась и хозяйка. Я сбросил бурку.

— Здравствуйте, хозяин. Я — полковник Шкуро. Начинаю войну. Давайте вашего сына! Я его знаю: он добрый казак.

— Благослови, Господи, ваше дело! Мать, иди седлай коня!

Старуха и жена молодого казака завыли. Через минуту он уже ехал за нами по улице.

Часа два мы собирали казаков. Собаки подняли страшный лай. Изредка слышалось сдержанное завывание жен и матерей, оплакивавших своих уходящих членов семейств. Набрав человек двадцать и оставив Первакова собирать других, я поскакал вдогонку отряду, который и застал в балке, верстах в четырех от Бекешевки. Подойдя к станице Суворовской, послал письменный приказ есаулу Русанову и сотнику Евренко по первому же звуку церковного набата собирать казаков и вооружать их из станичного правления. Затем я выслал вперед конные партии с офицерами во главе, чтобы арестовать без шума всех членов местного совдепа, а также и станичного комиссара, знаменитого гвардейского казака, с которым приказал обращаться демонстративно грубо.

Выждав время, пока это было исполнено, я развернул свой отряд лавой и пошел на станицу, выслав вперед разъезды, которым было приказано бросить несколько гранат на станичной площади. Раздались взрывы. Далеко понеслись в утреннем воздухе медные звуки призывного набата. Мы шли на рысях по улицам станицы; мои трубачи трубили тревогу, из окон выглядывали испуганные физиономии, полуодетые станичники выскакивали из хат, натягивали на ходу бешметы и бежали на площадь. Ожидавшие нас казаки выезжали в полном вооружении и присоединялись к отряду. Мальчишки-казачата на неоседланных конях с визгом мчались за отрядом.