Записки беспогонника

Запомнилась мне одна крестьянка, у которой я ночевал по пути. Муж ее пропал без вести, старшего сына недавно взяли в армию, второй сын — мальчишка — погиб, балуясь с неразорвавшимся снарядом (кстати, в каждой деревне гибли такие мальчишки от снарядов и от мин), хата была разрушена бомбой. И женщина вместе с двумя дочерьми принялась восстанавливать хозяйство. Выручала корова, и старшая дочь ездила на попутных машинах в Воронеж продавать молоко, пробираясь через милицейские заслоны. Но на одном молоке хату не построишь, гнала хозяйка и самогон. В тот вечер, когда я у нее ночевал, она все уговаривала нашего шофера привезти ей из леса ранее заготовленные бревна. Не имея другой платы, она предлагала свое тело. Засыпая, я слышал весь их разговор. Она пыталась кокетничать с шофером, но сквозь кокетничанье слышалась в ее голосе дрожь. Не знаю, за какую плату, но к утру бревна были доставлены. И тогда поднялись новые заботы — а кто же будет их тесать, а кто же будет рубить сруб и за какую плату?

Вся сожженная Белоруссия была восстановлена вот такой энергией крестьянок, у каждой из которых половина семьи погибла.

Много спустя мне пришлось уже в Польше попасть в одну полуразрушенную деревню. И там в подвале я увидел человек 20 женщин, детей, стариков, лежавших под перинами в полной прострации. Они считали, что все погибло, и у них не было сил принести даже воды, даже дров для печки.

В селе Гремячьем, в 20 километрах от Воронежа по понтонному мосту мы переправились через Дон. На его левом берегу как раз УВПС-94 и строило укрепления. Иные наши части повернули вверх по Дону, другие, в том числе и я, — вниз по Дону.

Остановились мы в деревне Голодная Каменка. Со времен коллективизации официально был отменен столь режущий ухо эпитет. Но, увы, в то лето он вполне подходил. Прошлой осенью и зимой тут проходил наш передний край, и у крестьян было съедено все до последней крупицы. Тяжело писать, но за дополнительными продуктами мы посылали на правый, бывший немецким, берег Дона.

Я поселился вместе с комвзвода Ключниковым у безногого инвалида войны. У нашего хозяина были трое малых ребят, коровы, как и у прочих жителей деревни, не было, и семья буквально голодала. Я писал хозяину разные бумажки и в район, и в область, но при мне никакой помощи ниоткуда он не получил, раза три я притаскивал им в котелке остатки супа из нашей кухни.

Между нашими начальниками капитанами Воробейчиком и Пылаевым функции управления не были как следует разделены; первый был больше администратор, а второй инженер. Очень скоро они начали между собой ссориться.

Питались мы плохо, от крестьян помощи ждать не приходилось. Кто-то рассказал Воробейчику, что до войны тут существовала рыболовецкая артель, доставлявшая в Воронеж тонны рыбы. И Воробейчик загорелся, раздобыл где-то невод и пятерых наших старичков назначил рыбаками. Но он не учел, что наши войска в течение нескольких месяцев беспощадно глушили в Дону рыбу. Как старички ни старались, они не сумели поймать ни одного окунька.

Капитану Пылаеву очень не нравилось, что ежедневно пропадает зря пять пар рабочих рук, и он постоянно ехидничал по поводу неудачной рыбной ловли. Но открытый разрыв между обоими капитанами произошел не из-за пяти рыбаков, а из-за пяти овец.

Скудное питание в ИТРовской столовой не многим было лучше питания в общей столовой. Наша главная повариха Ольга Семеновна очень старалась, но из ячневой крупы, маргарина и воблы ничего путного она не могла придумать. По вечерам вместе с капитаном Пылаевым она нередко пела под аккомпанемент его гитары. И однажды, когда капитан Воробейчик уехал на три дня в Воронеж, она между двумя романсами уговорила капитана Пылаева пойти на тяжкое преступление.

Пять овец, которых Воробейчик привез из Старого Оскола, мирно щипали травку под надзором специального пастуха из слабосильных. Воробейчик каждый день ходил на них глядеть, гладил их по бокам, чесал за ухом и даже разговаривал с ними. Для чего он их берег — никто не знал; на все уговоры их зарезать он резко отвечал, что овцы нужны на будущее время, что он никогда не допустит их гибели.

На следующий день после отъезда Воробейчика в Воронеж к овечьему хлеву двинулись заговорщики; впереди капитан Пылаев, за ним Ольга Семеновна с эмалированным тазом, сзади кухонный рабочий с громадным ножом.

В тот же вечер мы, ликуя, уплетали великолепные котлеты из печенки, поджаренные на бараньем сале, а рабочие были очень довольны наваристым супом из двух голов и восьми ног.

Дня через два Воробейчик вернулся как раз к обеду. Ольга Семеновна молча подала ему кусок жареной баранины. Он ткнул свой длинный нос в тарелку, понял все, страшно побледнел, отставил тарелку и встал.

Оба капитана ругались между собой, как две торговки на базаре. Общее сочувствие масс было на стороне капитана Пылаева.

Впоследствии Воробейчик мне изливал свое горе:

— Бедные, бедные создания! Подумать, какая жестокость! Погибли две самые милые овечки!

Я молча и якобы сочувственно кивал головой.