Записки беспогонника

В Белоруссии Восточной жители обитали в деревнях, часть которых была сожжена немцами, оставшиеся хаты были маленькие, с подслеповатыми окошками, зачастую с соломенными крышами. Здесь дома были просторнее и добротнее, иногда с соломенными, иногда с тесовыми крышами. И стояли они все больше отдельными хуторами. Переход этот от одной местности в другую был разителен, особенно бросалась в глаза добротность ухоженных хат, окруженных многочисленными сараями, хлевами, амбарами. Пожарища попадались редко. В Белоруссии Восточной я несколько раз видел повешенных полицаев, здесь виселицы не попадались.

Как-то так случилось, что в течение нескольких дней мы мостов не строили, не помню — то ли их вообще не было, то ли немцы их не взорвали.

Ледуховский после испуга, перенесенного из-за взрыва мины, говорил, что плохо себя чувствует, и вперед в инженерную разведку ездил я, а он пересел в коляску к Пылаеву.

Удивительно разные были они. Пылаев из тверских крестьян, инженер-гидротехник по образованию, весельчак, балагур, любивший сам острить и находить смешное в любых драматических ситуациях, любивший петь под гитару неприличные песенки, иногда их сам сочинявший. А гитару свою он берег, как мать новорожденного ребенка, всю войну таскал с собой завернутой в специальное одеяло. Любитель выпить, хорошо покушать, лентяй, он подражал своему бывшему однокашнику и командиру майору Елисееву, старался перевалить работу на других. В карты он никогда не играл, но девочек любил чрезмерно. Отправив из Шацилок свою забеременевшую ППЖ Лидочку, он перепробовал нескольких наших девчат, но пока еще ни на одной не остановился. Отвратительной его чертой была жадность ко все увеличивающимся трофеям. Его доверенный холуй Зимодра специально их для него подыскивал. Целая подвода ехала с нами и везла под брезентом какие-то его собственные вещи.

Ледуховский был старше всех нас. В прошлом железнодорожник, он, я ручаюсь, скрывал свое дворянское, а может быть, даже графское происхождение — из польских графов. Человек он был мрачный, страдавший желудком и потому желчный и злобный, к женскому полу совершенно равнодушный, пивший умеренно, болезненно самолюбивый, презиравший всех, стоявших по должности ниже его, и завистливый к тем офицерам, которые сумели выдвинуться выше него по званию. Одна страсть владела им — это карты, вернее, преферанс. В карты и я любил поигрывать, особенно с неумелыми игроками, карты были моей дополнительной статьей дохода. Мы научили Виктора Эйранова премудростям преферанса и в свободные минуты садились втроем за стол или за пенек. Если Ледуховский выигрывал, но пулька не кончалась, он предлагал расписывать, а Виктор и я расплачивались, если же он проигрывал, то прятал лист записей и говорил, что в следующий раз доиграем, и терял лист. В конце концов преферанс мне до того осточертел, что я просто бегал от Ледуховского, и с тех пор никогда не сажусь за эту, несомненно, умную игру.

Однажды вся наша рота была взбудоражена чрезвычайным происшествием.

Ольга Семеновна — гордая красавица, статная, пышногрудая повариха нашей командирской кухни, привыкла кокетничать с гостями-офицерами и презирала простых солдат; Ольга Семеновна, бывшая буфетчица на станции Сумы, готовившая нам действительно изощренно вкусные блюда, если, правда, было из чего готовить, славилась как великолепная певица под гитару Пылаева; позванивая своими золочеными серьгами, она сводила с ума господ посторонних офицеров и изредка им отдавалась. Пылаев ее очень ценил как повара и как певицу и сквозь пальцы смотрел на ее любовные шашни на стороне. Но тут она переборщила: оставила нас без обеда, и нам пришлось довольствоваться общей солдатской кухней. А новый наш солдатский повар Леша Могильный готовил не очень хорошо — просто сыпал в трофейные котлы все, что попадалось съестного. Другой раз она оставила нас без обеда, потому что где-то по соседству «гуляла» с посторонними офицерами. Старшина Середа, любивший на всех доносить, донес и на нее. И Ольга Семеновна была снята «на лопату». Ее направили в 1-й взвод ко мне.

Так уж у нас повелось: всех проштрафившихся направляли ко мне на перевоспитание. Я сказал своему помощнику Харламову, чтобы он ее поставил куда хочет. И Ольга Семеновна с заплаканным лицом, позванивая серьгами и позабыв попудриться, на пару с одной из девушек таскала целый день на носилках землю и в обед вместе со всеми стояла в очереди с котелком к трофейной немецкой кухне.

В тот день мы расположились в нескольких сараях и сеновалах богатого хуторянина, а Пылаев и Ледуховский у него в доме. К вечеру пошел сильнейший дождь. Все попрятались. И в тот же вечер Ольга Семеновна пропала. Стали выяснять. Кто-то видел, как она в самый ливень выходила с двумя чемоданами из сарая. Пылаев не велел ее разыскивать. «Надоела она мне», — говорил он. Поставили поварихой Шуру — ППЖ пылаевского доверенного Мити Зимодры, но готовить она совсем не умела.

Куда Ольга Семеновна делась, какого офицера прельстила — неизвестно. Но, конечно, она не пропала, не такой была, чтобы пропасть.