Записки беспогонника

Не обращая внимания на мои слова, он молча пошел дальше. Следующие точки были поставлены на местах с хорошим обстрелом, но потом я заметил, что капитан Неустроев начинает чересчур выпячивать передний край. Я заметил ему, что он хочет подвергнуть весь БРО обстрелу противника с трех сторон. Он снова мне резко ответил и пошел еще дальше вперед.

В тот же вечер я доложил обо всем Итину. Как раз в Озерки прибыл начальник всех рекогносцировочных работ капитан Батищев.

Утром они с Итиным пошли вместе с нами смотреть забитые накануне колья и подошли к злополучной, лишенной обстрела точке. Капитан Батищев ледяным тоном отчитал капитана Неустроева и, к моему торжеству, сказал, что к мнению топографов следует прислушиваться. Когда же тот стал возражать, Батищев тем же ледяным тоном сказал:

— Я вас отстраняю от рекогносцировочных работ. Выезжайте в распоряжение штаба фронта.

Продолжать рекогносцировку вместе со мной было поручено инженеру Ивановскому.

На следующее утро я познакомился с Ивановским — высоким рыжебородым, длинноволосым блондином в военной форме, но без знаков отличия на петлицах. С виду он напоминал молодого священника. Был он житель Саратова, кандидат наук, человек культурный, знающий, но слишком много о себе думающий. К нам он явился из военного училища вместе с прочими рекогносцировщиками, но воинского звания там не получил, так как был сыном саратовского протоиерея.

— Вот, — жаловался он мне, — один сын саратовского протоиерея Николай Гаврилович Чернышевский известен на весь СССР, в каждом городе есть улица его имени, каждого школьника заставляют прочесть его скучнейший роман, а сыну другого саратовского протоиерея жалко даже трех кубиков дать. Что делать! — патетически заканчивал он свою жалобу.

Год спустя ему все-таки присвоили звание капитана.

Итин и я вынуждены были выехать обратно в Широкий Карамыш, так как представители штаба фронта, производившие приемку тамошнего выстроенного и выкопанного нашим УВСР рубежа, нашли ошибки в предъявленной им исполнительной схеме, а также обнаружили недостатки в конструкции самих огневых точек.

Недоразумения были неприятные, хотя и мелкие. Нам было ясно, что эти представители просто мечтали как можно дольше обретаться в глубоком тылу и потому придирались по пустякам.

Кое-как нам удалось оправдаться, хотя Итин меня долго потом корил — почему я недостаточно дипломатично и рьяно защищал интересы УВСР, иначе говоря, плохо втирал очки.

Один момент в этой истории был достаточно характерен.

В числе ошибок исполнительной схемы указывалось, что пулеметная точка № 81 на месте не существует, а строил ее старший прораб Эйранов.

Когда мы с Итиным уезжали в Широкий Карамыш, враги Эйранова — комиссар Сухинин и старший прораб Коноров ликовали, два члена партии обвиняли одного беспартийного в очковтирательстве. Эйранов переживал это очень болезненно, и мне лично его было искренне жаль. Я ехал с тайным намерением как-то суметь оправдать Сергея Артемьевича, которого всегда уважал и ставил высоко.

Мне удалось очень легко доказать полную несостоятельность обвинений — придя в поле, я увидел, что хотя точка № 81 действительно не была выстроена, но зато стояла другая, соседняя — № 84, по которой сведения не давались. Следовательно, перепутали номера точек, а никакого очковтирательства не было. Однако Эйранов после всего этого долго не мог утешиться.

Во всей этой истории самым противным была та злоба и то злорадство недостойных соперников, желавших во что бы то ни стало подставить ножку порядочному человеку.

Из Широкого Карамыша меня совершенно неожиданно вызвали в штаб УВПС, находившийся в 20 км в селе Большая Дмитровка. Итин остался сдавать рубеж один.

Оказывается, меня вызвали помогать оформлению рекогносцировочных материалов по 2-му оборонительному рубежу.

Обстановку я застал самую тяжелую. Командиры-рекогносцировщики — человек 5 капитанов и старших лейтенантов, топографы, вызванные из всех четырех УВСР, работники техотдела — сидели в большой комнате — бывшем зале бывшей школы и с 9 утра до 4 ночи при свете нескольких реквизированных у местного населения ламп-молний, что называется — вкалывали.

Во главе всего этого шабаша находился начальник 1-го Отдела УВПС-100 капитан Баландин, о котором в дальнейшем я еще буду рассказывать, а также представитель верхов майор Гершевский.

Этот последний открыто говорил, что умеет руководить работой других, а сам никогда не работал. Он являлся только изредка, так как днем спал, а ночью дулся в преферанс с начальством из УВПС. Чаще всего он приходил около 3 часов ночи, иногда подвыпивший, и начинал резким нагло еврейским голосом крыть засыпающих и вконец измученных рекогносцировщиков. Все было необыкновенно срочно, секретно, все требовалось вычертить красиво и точно.

Естественно, что из-за такой напряженной спешки люди по пустякам ссорились и ругались друг с другом.

Единственным неунывающим был добродушный толстяк капитан Дементьев Николай Андреевич.