Записки безумной оптимистки. Три года спустя: Автобиография

Потом пришла другая стадия. Очень хорошо помню, как в отвратительном настроении ехала домой в автобусе. Забыла сказать, что меня еще постоянно мучили мерзкие запахи, я вышвырнула из дома всю парфюмерию, она воняла нестерпимо. Так вот, я угрюмо тряслась в автобусе, стараясь глубоко не дышать, сидящая рядом тетка просто выкупалась во французских духах. Внезапно до носа долетел тонкий аромат прелой листвы, вокруг потемнело, я невольно зажмурилась, а когда открыла глаза, то вместо улицы за окном увидела скошенные поля, кромку леса… Руки нащупали на коленях шуршащий скользкий материал, через пару секунд я отчетливо поняла, что сижу в карете. На мне темно-голубое атласное платье с длинной юбкой. Причем я знала, что еду из гостей к себе домой, меня зовут Анна, эти поля и лес мои…

Ровно через секунду картина исчезла, я вновь оказалась в вонючем автобусе, совершенно ошеломленная и обалдевшая. Впрочем, поездка в карете была намного приятней, чем видение, настигшее меня в другой день. Тогда мне примерещилась телега, тащившаяся сквозь вопящую толпу, впереди виднелась куча сваленного хвороста, и я с ужасом поняла, что это меня везут на казнь.

Одно не пойму, как я тогда не сошла с ума! В конце концов подобные штуки перестали меня пугать, я спокойно трансформировалась из одного существа в другое, и не всегда это были люди. Самое сильное впечатление связано с моим вселением в ящера типа птеродактиля. Я летела над густыми зарослями травы, расправив тонкие кожаные крылья, на душе царило спокойствие. Вдруг в зелени мелькнуло нечто, похожее на большую крысу.

Зверек был пойман и проглочен, ощущение полнейшего счастья затопило меня.

В больницу меня положили тринадцатого числа, я было заикнулась о переносе мероприятия на двенадцатое или четырнадцатое, но была осмеяна приятелями.

Утром, сложив сумку, мы с Александром Ивановичем сели на диван, и тут в распахнутую форточку влетел голубь. Мне стало нехорошо, всем известно, какая это плохая примета. Александр Иванович, сильно побледнев, начал ловить птицу, его ближайший приятель Володя Цехновичер понес какую-то чушь типа того, что голубь – птица мира…

Сами понимаете, в каком настроении я оказалась в палате. Кровать мне досталась самая неудобная, прямо у входа, возле туалета. Я легла, повернулась лицом к стене и изо всех сил постаралась не разрыдаться.

Накануне первой операции я, несмотря на все уколы, так и не заснула. В восемь утра появилась медсестра и, ласково улыбаясь, сообщила:

– Донцова, давай раздевайся.

– Совсем? – глупо спросила я.

– В простынку завернись, – пропела девушка, – сейчас каталку привезу.

Она исчезла, я вылезла из халата, схватила приготовленную простыню и ощутила себя трупом в саване. Потом мне стало холодно. Медсестра не шла назад. Примерно минут через десять она вновь заглянула в палату:

– Каталок нет.

И мы пошли пешком в операционную, впереди девушка в голубой пижамке, сзади я, замотанная в белую тряпку.

Возле двери с надписью «Не входить» сестричка посадила меня на кушетку, где лежали тюки с бельем, и велела:

– Никуда не уходи.

Я покорно навалилась на узел с простынями, страха отчего-то не было, только страшное отупение. Вдруг послышались шаги, и из-за поворота вынырнул Кучеренко, одетый, как всегда, в красную рубашку и джинсы.

Я страшно обрадовалась:

– Ты пришел!

– Обещал же быть около тебя, – усмехнулся он и взял меня за руку.

Мне стало спокойно, глаза начали закрываться.

– Ты Донцова? – внезапно прогремело над ухом.

Я с трудом разлепила веки и увидела огромную тетку в белом халате.

– Чего молчишь? – сердилась та. – Бегаем, ищем, куда ты подевалась, а ну давай в операционную.

Кучеренко молча улыбался, медсестра, не обращая на него никакого внимания, стала привязывать мои руки. Тут появился Игорь Анатольевич, одетый в хирургическую пижаму. Оглядев его и заметив, что весь остальной медперсонал тоже облачен в стерильные одежки, я спросила у врача:

– Можно мой приятель тут постоит?

– Кто? – вздернул вверх брови Грошев.

– Кучеренко, – пояснила я, – он меня за руку держит, так, знаете ли, спокойней, дайте ему халат.

– Ах, Кучеренко, – протянул Игорь Анатольевич, – ему можно так, в простой одежде.

Я улыбнулась, психотерапевт погладил меня теплой ладонью по лбу, стало очень тихо, больше я ничего не помню.

Проснулась я в реанимации, опутанная трубками. На соседней кровати лежал жуткий старик, издававший невероятные звуки, то ли храп, то ли хрип. На его левой руке равномерно сжималась манжетка тонометра. Я попробовала пошевелиться, поняла, что ничего не чувствую, затем попыталась сесть. Попытка не удалась, я была привязана к какой-то банке. Вернее, из тела шла трубка, на конце которой болталась стеклянная емкость. Она зазвенела, я испугалась и мгновенно приняла лежачее положение. Старик зашевелился, открыл глаза и просипел:

– Ты кто?

– Донцова, – пролепетала я.

– Не, мужчина или женщина?

– Вроде женщина.

– О, хорошо, – заявил дедулька, – хоть перед смертью на голую бабу полюбуюсь.

Вымолвив фразу, он закрыл глаза и мгновенно заснул. Тут только я сообразила, что мы оба без одежды.