Записки бостонского таксиста

Был тёплый вечер 20-го апреля, когда я отвёз её домой. Машину я остановил, как обычно, за квартал от дома. «Для конспирации», — как она говорила. Выходя из машины, моя знакомая впервые нежно пожала мне руку, и я по наивности вообразил, что наша дружба перешла в качественно новую стадию. В память об этом вечере я придумал стихи. Когда на следующий день я показал их, она сказала непонятное слово — «сюр»; и видя моё недоумение, пояснила — сюрреализм. Такое мнение о некоторых моих стихах-экспромтах я слыхал до этого и от других людей.

20-е апреля

Не могу спать. Вечер заполнил углы
и родил ночь, которой, может быть, не доплыть
до утра. Во всяком случае, для меня
уже невозможно её поменять
на ту, что была вчера, и уже не видят глаза
тебя, что была вчера или двадцать лет назад.

Время, как хворост, сожгло эти дни,

а я лишь запомнил всего один,
как цифру двадцать в апрельском дыме,
который скоро, конечно, остынет,
сливаясь с ночью в углах, за окном,
а я снова, возможно, забудусь сном.

Вчера иль давно нас спугнули как птиц,

и на всякий случай частоколом лиц,
которые ночью меня теребят,
на всякий случай окружили тебя.

Через какое-то время её муж уехал в командировку ещё более длительную, чем первый раз. И опять ситуация повторилась. Создавалось странное положение: когда муж находился на расстоянии пятнадцати километров от нас, отношение было более чем благожелательное, и мне даже позволяли «буянить». Но как только муж удалялся на тысячу и более километров, всё менялось, и дама приятная во всех отношениях исчезала за линией горизонта. Я всегда понимал, что меня немножко эксплуатируют, но не противился этому и в шутку говорил, что исполняю роль личного водителя, а также придворного поэта. Приближалась юбилейная дата — год нашего знакомства, и в душе стало крепнуть решение: прекратить к этому моменту нашу дружбу.

Её подруга устраивала вечер песни у себя на квартире. То, что было модно во времена Окуджавы и Высоцкого, перекочевало на американское подворье через сорок лет.

— Возьмите меня с собой. Вы сыграете на пианино, я прочитаю стихи и мы побьём знаменитого барда, — предложил я.

— Нет, это неудобно. Я приду с мужем, будут приятели с жёнами, а вы… нелегальный знакомый.

— Это обидно — на представление не берёте и ещё назвали нелегалом.

Более пространный шутливый ответ я придумал на обратной дороге, когда возвращался домой.

Нелегалы

Где-то в глубоких подвалах
прячут свой лик нелегалы,
лик беспощадный и лысый
проголодавшейся крысы.

Где-то в глубоких подвалах

прячут свой нос нелегалы,
нос удлинённый и острый,
весь в ядовитой коросте.

Съест, будто стая шакалов,

рать непростых нелегалов
 тех, кто в дырявом кармане
прячет осколки мечтаний.

Мир наш подобен вокзалу,

где прячут свой лик нелегалы
под маской борцов и поэтов,
под маской небрежно надетой.

Будьте же бдительны, люди,

голос поэта пробудит,
голос прекрасный и страшный,
спящие мирные пашни.

Звуки ночные так редки,

Как скрежет колёс вагонетки,
но голос поэта бесстрашный
кривит, как Пизанская башня.

Вообще, где бы я с ней не появлялся, она привлекала общее внимание мужчин. Однажды в рыбацком городке Глостере, в вестибюле ресторана, куда мы зашли пообедать, меня кто-то мощно шлёпнул по спине. Я проработал в Глостере в разных компаниях в общей сложности одиннадцать лет. Мой приятель даже в шутку прозвал меня почётным гражданином города Глостера. Вот я и решил, что кто-то из моих знакомцев дружески приложился к моей спине. Однако это был незнакомый рослый, широкоплечий мужик. На его лице были написаны восторг и восхищение, что у меня такая подруга. К сожалению, это было далеко не так.

Я шёл по набережной, одетый в шорты и футболку, как все вокруг, и вдруг повстречал её:

— Пойдёмте покушаем рыбный суп, который вы так любите.

— У меня нет с собой денег, — сказал я.

— Ничего, у меня, кажется, хватит на суп.