Записки бостонского таксиста

— На следующий день, облачившись в чужой пиджак, я отправился к Уманским. Они жили на углу Невского и Мойки в квартире на третьем этаже. На лестнице пролегал красный ковёр; на площадках, поднявшись на дыбы, стояли плюшевые медведи. В их разверстых пастях горели хрустальные колпаки. Дверь открыла горничная в наколке, с высокой грудью. Она была стройна, близорука и надменна. В серых распахнутых её глазах окаменело распутство. Вдруг парчовый полог, висевший над дверью, заколебался. В гостиную, неся большую грудь, вошла черноволосая женщина с розовыми глазами. Не нужно было много времени, чтобы узнать в Уманской эту упоительную породу евреек, пришедших из Киева или Полтавы, из степных, сытых городов, обсаженных каштанами и акациями.

— Что-то в вашем рассказе действуют одни грудастые примадонны, — не утерпел я сделать замечание. — А где же писатель Куприн.

— Не перебивай меня! — рассердился Александр Иванович, и мне показалось, что глаза у него стали розовыми. — Подожди! Будет тебе и Куприн.

Я решил больше не трогать его. Мало того, что официантка облила мне соусом костюм, который я привёз из Киева, так мне не хватало ещё поссориться с внуком писателя Куприна. Ведь не случайно он предупредил меня, что упрям и нетерпелив в ссоре. И кроме того, когда-то в юности я читал в одной научно-популярной книге о редкой форме психоза, которая поражает обычно интеллигентных, начитанных людей. Человек воображает, что находится в обстановке, которая имела место лет сто назад. По мере того, как болезнь прогрессирует, больной погружается в глубь веков, часто перевоплощаясь в исторические персонажи.

— Так вот, ты уже понял, — торжествующе провозгласил Александр Иванович, — Пенелопа Ефимовна, моя бабка, ушла от мужа, присяжного поверенного Уманского, в 1916 году к писателю Куприну, и от этого союза родился мой отец — Иван Александрович. Потом писатель Куприн эмигрировал в Париж, а Иван Александрович с матерью остались в Петербурге. Историю моей семьи знала вся улица, поэтому моего отца в школе всегда дразнили писателем.

— А как же вы очутились в Париже? — поинтересовался я.

— Ну это длинная история, — отвечал Александр Иванович. — Как-нибудь расскажу тебе подробно. Пока скажу так — я был убеждённым коммунистом и, когда распался Советский Союз, по идеологическим причинам не мог оставаться в Петербурге. Жак Дюкло оформил мне приглашение, и я укатил в Париж. Слыхал, наверно, о таком — Жак Дюкло, лидер компартии Франции.

— Слыхал, конечно, но по-моему он к тому времени уже умер, — осторожно заметил я.

— Что ты ко мне цепляешься! — опять рассердился Александр Иванович, и я заметил, что глаза у него стали розовыми. — Как говорил товарищ Сталин, ты вроде апостола Фомы неверующего. Всё время твердишь: «Пока не увижу, не поверю».

Но расстались мы вполне дружелюбно. На прощание он дал свою визитную карточку с адресом, и пожимая мне руку так, что пальцы склеились, сказал: «Будешь в Париже, заходи. Покажу тебе настоящую Францию. Увидишь страну не из окна туристического автобуса».

IV

Однако шли дни, которые складывались в недели, а мы с женой всё ждали приглашения на очередное новоселье. Как-то, выходя из продуктового магазина под названием «Не проходи мимо», я встретил своего бывшего соседа мистера Залкинда и он, дружески похлопав меня по плечу, сказал: «Приходи, друг, в следующее воскресенье ко мне на новоселье. Я ещё не решил в котором часу, но в течение недели позвоню и сообщу». Это была очень приятная новость, но в течение недели никто не позвонил, и мы с женой решили, что новоселье перенесено на другую дату. И вот в воскресенье, в девять часов вечера у нас в квартире раздался телефонный звонок. Жена смотрела телевизор, а я собирался идти спать. — «Кто бы это мог так поздно позвонить?» — удивился я. Звонил мистер Залкинд. — «Евгений, — сердито кричал в трубку мистер Залкинд, — все гости пришли к шести часам, а вас всё нет да нет. Приезжай немедленно». Я всегда был человеком мягким, вроде тренировочного мешка, не очень плотно набитого ватой, поэтому достал из шкафа костюм, который привёз из Киева, и новый галстук. Пятно от соуса, которое посадила официантка Малкиных, к этому времени мне уже вывели в химчистке.

Встретил нас мистер Залкинд. На лице его сияла радостная улыбка. Рядом стояла жилица. Не та, что с длинным носом, как у писателя Гоголя, а другая по фамилии Безенчук. Эта была повыше ростом, но волосы у неё тоже были жирные. Я спросил у них, где находится туалет. Мистер Залкинд любезно объяснил мне, но посчитал необходимым добавить: «Когда ты открываешь кран с горячей водой, то из него выливаются доллары». Услыхав такое заявление, я после туалета вообще не стал мыть руки, потому что когда открываешь кран с холодной водой, то из него тоже выливаются доллары, правда, меньше.